Его путешествие сопровождалось сплошными овациями. Когда Бонапарт подъезжал ночью к Берну, он проехал между верениц хорошо освещенных экипажей с прелестными женщинами. О его въезде в Берн возвестили залпы пушек с городских валов. Тотчас же раздался артиллерийский залп из крепости Гунинг. В Оффенбурге он нашел штаб Ожеро, тогда главнокомандующего рейнской армией. Ожеро хотел общаться с ним на равных и послал адъютанта встретить Бонапарта и предложить ему разместиться у него. Бонапарт ответил, что он слишком спешит и у него нет времени, чтобы останавливаться. И не встретившись со своим бывшим младшим офицером, он продолжил свой путь. В Раштадте, куда он въехал эскортируемый эскадроном австрийских гусар Секлера, он нашел полномочных представителей германских властей, но у него не было желания обременять себя длительными и утомительными переговорами, и, обрадовавшись вызову Директории, поспешил отправиться в Париж, куда он прибыл 5 декабря в пять часов вечера.
И вот Бонапарт вновь в маленьком особняке на улице Шантерен, откуда двадцать один месяц тому назад он вышел почти безвестный и куда он возвратился таким знаменитым.
Честолюбцы, отдалившись от Парижа, одобрение которого заботит их так же, как заботило Александра одобрение Афин, возвращаются сюда вновь не без определенного страха. Не без волнения они задают себе вопрос, что будет значить их слава в огромном городе, где так скоропалительны и так скоротечны впечатления публики и где все так быстро захлестывается волнами этого обширного моря, этого человеческого океана, который зовется народом.
Возвращение молодого победителя вызывает всеобщее любопытство. Какая мина будет у директоров при виде героя, чья слава затмевает их блеклое реноме? А он, чего хочет он? Кем он станет — Цезарем, Кромвелем, Монком или Вашингтоном? Сколько вопросов у всех на устах! И преобладает мнение, что Бонапарт — плутарховский герой, античный человек, чей гений подкреплен самоотверженностью и самоотреченностью. Скорые на создание идола, парижане готовы наградить своего кумира всеми достоинствами и всеми добродетелями. Увлечение всеобщее, повальное. Каждый стремится увидеть Бонапарта, поговорить с ним. С неутомимой услужливостью газеты спешат описать малейшие детали, касающиеся его. Любой другой сюжет показался бы неинтересным, безвкусным и пресным. Талейран хочет увидеться с ним в самый первый вечер его прибытия. Бонапарт просит разрешения отложить встречу и на следующий день сам приходит к нему в министерство внешних сношений, где его принимают с восхищенным уважением. Повсюду восхваляют его приветливость и скромность. Вызывает восхищение, что он наносит визиты не только главным лицам государства, но и второстепенным. В номере «Монитора» от 10 декабря читаем: «Генерал поселился в доме своей супруги на улице Шантерен. Это простой и без роскоши особняк, Предполагают, что 26-го он уедет в Раштадт, Выезжает он редко и без свиты в простой пароконной коляске. Довольно часто его можно увидеть одиноко прогуливающимся в своем небольшом саду».
Этот маленький особняк на улице Шантерен, который он покинул через два дня после своей свадьбы, чтобы отправиться в Италию, воскрешал в его памяти необыкновенно приятные воспоминания. Следуя выражению Мармона, он был для него храмом любви. И несмотря на все усилия братьев, в этом доме он не ощущал сильных мук ревности.
Мы уже говорили, что он уехал из Милана 17 ноября без Жозефины, которая должна была провести там еще несколько дней со своим сыном, приехавшим из Рима специально, чтобы увидеться с ней до ее возвращения во Францию. Лавалетт в своих мемуарах рассказывает, что братья Бонапарта всеми силами стремились уменьшить влияние
Жозефины, так безгранично обожаемой Бонапартом: «Они пытались пробудить у него ревность и воспользовались ее задержкой в Милане, кстати, разрешенной Бонапартом. Чувства к жене, длительное путешествие, заботы по подготовке египетской экспедиции не позволяли ему дать волю приступам ревности. Позднее я вернусь к этим интригам братьев Бонапарта и к их страстному желанию вытеснить образ Жозефины из его сознания. Будучи довольно близок и с ней и с ним, я, как мог, пытался помешать этому или уменьшить зло».