Жозефина

Бонапарт подходит к подножию алтаря Отечества. Членам Директории его представляет Талей-ран, министр внешних сношений, который произносит такую речь: «Граждане директоры, имею честь представить исполнительной Директории гражданина Бонапарта, доставившего на ратификацию договор о мире, заключенный с императором. Доставляя нам этот определенный залог мира, он невольно напоминает нам о неисчислимых чудесах смелости и отваги, приведших к такому великому событию. Но пусть он будет спокойным, я хочу, чтобы в этот момент умолкло все то, чем будет гордиться нация и восхищаться последующие поколения, и добавляю, умеряя его смущение, что эта слава, так ярко осветившая сегодня Францию, принадлежит революции. В самом деле, без нее гений покорителя Италии зачах бы в вульгарных почестях». Талейран очень старается совместить в своих похвалах и Республику и генерала. «Все французы, — говорит он, — победили вместе с Бонапартом. Его слава принадлежит всем. Нет ни одного республиканца, который не мог бы считать ее своей… Величие отдельного гражданина не ущемляет равенства граждан, а усиливает его, и в этот день французские граждане должны ощутить свое величие».

Гражданин Талейран, как называли тогда будущего принца Беневена, говорит в стиле утонченного придворного. В тоне его демократического выступления ощутимы акценты старого режима, то есть изысканность и мудреность. Даже министры Людовика XIV не были так искусны в проявлении лести по отношению к своему суверену. Удивительная метаморфоза! Гражданин Талейран, министр иностранных дел Республики, единственной и неделимой — это бывший епископ, который служил мессу в присутствии Людовика XVI и Марии-Антуанетты на алтаре Марсова поля в честь празднования дня федерации. Этот ревностный теперь республиканец, этот вдохновитель 18 фрюктидора не будет знать себе равных по части легитимности и даже вспоминать о Республике и Империи.

Однако Бонапарту особенно нравятся такие утонченные восхваления Талейрана. Тот, кого столько раз поносили эмигранты и называли якобинским генералом, получает удовольствие от утонченных похвал, которыми осыпает его знатный вельможа, один из самых известных придворных старого режима. Со своей стороны, любящий почести и богатства Талейран прекрасно понимает, что тот, перед которым он так склоняется и рассыпается в похвалах, скоро станет тем, кто распределяет и почести и богатства. Вот почему столько утонченной лести в речах бывшего епископа, адресованных своему герою!

Завершая речь, оратор говорит: «И когда я думаю, сколько же ему требуется усилий, чтобы примириться с этой славой, когда я думаю о его античном вкусе к простоте, любви к абстрактным наукам, о его божественном Оссиане, который, кажется, отрывает его от земли, когда никто не знает о его глубоком презрении к блеску, роскоши, славе, низменным устремлениям обыкновенной души, совершенно не опасаясь его честолюбия, я даже чувствую, что нам, может быть, однажды потребуются усилия, чтобы вырвать его из уединения. Вся Франция полностью будет свободна, а он, возможно, не будет свободным никогда, такова его планида. В данный момент его призывает борьба с новым врагом, знаменитым своей ненавистью к французам и своей наглой тиранией по отношению ко всем народам мира. Пусть же он искупит и то и другое под давлением гения Бонапарта, и пусть этому тирану морей будет, наконец, навязан мир, достойный славы Республики. Пусть он отомстит за Францию и пусть он успокоит мир!»

Талейрана едва слушают. Его торжественную речь находят слишком длинной и многословной, потому что с нетерпением ждут, что скажет Бонапарт. Минуты до момента, когда заговорит победитель сражения при Арколе, кажутся потерянным временем, и министру прощают пространность его речи только благодаря дифирамбам, которые он расточает герою праздника. Гражданин Талейран завершает свою речь такими словами: «Увлеченный удовольствием говорить о вас, генерал, я слишком поздно заметил, что окружающая вас многочисленная публика испытывает нетерпение услышать вас, а вы, граждане, вправе упрекать меня в отсрочке удовольствия, которое вы будете испытывать, слушая того, кто имеет право говорить с вами от имени всей Франции и испытывает радость от возможности общаться с вами по праву старой дружбы».

Наконец должен взять слово Бонапарт. «Его манера держать себя, простая и скромная, — говорит «Монитор», — контрастирует с его огромной славой. Каждый представляет, как он ведет к победе на мосту Лоди, на Арколе, в Тальяменто, или как диктует мир в Кампо-Формио. Устанавливается глубокая тишина. Миротворец передает главе Директории Кампо-формийский договор, ратифицированный императором, и произносит следующую речь: «Граждане, чтобы стать свободным, французский народ должен был победить королей. Чтобы дойти до конституции, опирающейся на здравый смысл, нужно было преодолеть восемнадцать веков предубеждений и предрассудков.