Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

— Один у вас будет: расходы я возьму на себя.

Вот почему колокол в Монтегю до сих пор украшен двумя именами — Наполеона и Жозефины.

В час ночи — бедная Жозефина! — императорский поезд отбывает в Нант, куда путешественники прибывают в три часа утра под звон колоколов и орудийные залпы. После поднесения ключей и неизбежной речи мэра наконец-то постель в особняке О! Но наступает день, а с ним адская карусель визитов, представлений, кантат и триумфальных арок. 10 августа, пока уехавший в 4 часа утра Наполеон посещает Пембеф и Сен-Назер, Жозефина принимает сто городских дам и сорок девушек. Для каждой она находит любезное слово, а вечером, вместе с вернувшимся верхом со своей вылазки императором, отправляется в цирк «Красная шапочка», где состоится большой бал.

Прежде чем вернуться в относительный покой Сен-Клу, Жозефина и Наполеон, ошалев от фимиама, пушечных салютов, речей, приветствий, кликов толпы и празднеств, пересекают Анжу и Турень. Ночь с 13 на 14 августа, перегон от Блуа до Сен-Клу, они проводят в экипаже, но вечером в день приезда им тем не менее приходится присутствовать на празднестве, устроенном в Тюильри.

Жозефине нездоровится — не из-за утомительной поездки, потому что в этом смысле у нее редкая сопротивляемость: она расплачивается за тревоги прошлой зимы. 2 2 сентября, в день отъезда Наполеона в Эрфурт, она объясняет Евгению: «Ты знаешь, сколько горестей я испытала; это отразилось на моей голове. Из-за всего, что мне пришлось вытерпеть прошлой зимой, в моем теле скопились вредоносные соки, которые, к счастью, нашли выход наружу, хотя это причиняет мне ужасные боли. В этих обстоятельствах император выказал свою привязанность беспокойством обо мне: он вставал ночью, часто по четыре раза, и шел меня навестить. Вот уже полгода он безупречен со мной. Поэтому я проводила его сегодня утром с огорчением, но без всякой тревоги за себя. Это не значит, что у меня нет врагов, хоть я и удивляюсь им, так как никогда никому не делала зла; но, к счастью, их мало, и многие из них далеко отсюда, как, например, принц Мюрат. Его, по всей справедливости, я могу считать своим недругом: он так страстно ненавидит меня, что даже не пытается этого скрывать, и ты не представляешь себе, какие разговоры обо мне он позволяет себе вести, выставляя напоказ свое желание добиться моего развода. А я, как и другим, мщу ему, высокомерно презирая его, но отнюдь не пытаясь ему вредить: император слишком справедлив, чтобы не усмотреть различия между его поведением и моим».

В последние месяцы Наполеон, видимо, меньше прислушивался к вечным советам клана, подбивавшего его бросить «старуху». «Положение» Жозефины — она пишет об этом Евгению — «сильно изменилось после первой поездки Мюрата в Испанию, которая сорвала повязку с глаз императора. Эта семья ненавидит мою, хотя видела от меня только добро. У Мюрата есть здесь кое-какие горячие сторонники, и события, имевшие место еще больше года назад, помогли мне понять многое и многих. Обо всем этом я храню полнейшее молчание, и в моем положении часто приходится жить бок о бок с врагами, но знать их — всегда хорошо. Я ни во что не вмешиваюсь, ничего не прошу…

Что до моих долгов, то я приняла новые меры к наведению порядка и экономии, на которые возлагаю большие надежды».

Император, без сомнения, будет доволен! К тому же из Германии он пишет ей: «Скоро увижусь с тобой. Будь здорова, я хочу найти тебя свежей и в теле».

Читая эти строки, Жозефина улыбается, и надежды ее оживают. Она снова воскресает. Нет сомнения: она и впредь останется императрицей! Ее счастье не рухнет как карточный домик! И раз она вновь живет, проживем с нею день и мы.

* * *

— Светло ли у императрицы?

Иными словами, открылись ли ставни у ее величества? Таков вопрос, который с восьми утра перелетает из уст в уста по всему дворцу.

Иногда вам с понимающей улыбкой сообщают, что императрица провела ночь у императора. Это известно от Констана, который, отправившись между семью и восемью утра будить своего господина, застал Жозефину спящей рядом с мужем.

— Ты уже встаешь? — спросила она. — Полежи еще чуть-чуть.

Он притворился удивленным:

— Как! Ты не спишь?

«Затем, — рассказывает лакей, — он закатал ее в одеяло, смеясь, целуя ее и выбивая пальцами дробь на щеках и плечах жены».

Он оставил ее хохочущей. Затем в чепце «à la Наполеон» и «баварской косынке» она ушла к себе.