Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

Ах, да, ей еще нужно выбрать белые перчатки — она заказывает их по шесть дюжин зараз и в январе 1809 располагает 980 парами.

Вот она и готова.

Кто там сегодня в передней? Разумеется, торговцы всех мастей. У Жозефины не хватает духу отослать их, так ничего и не купив. Ей случается приобретать чрезвычайно дорогие вещи, «исключительно ради удовольствия покупать, потому что эти вещи вовсе ей не нужны». Однако приобретения ее всегда красивы, потому что ни у кого не было такого изысканного вкуса, как у нее, — уверяет нас м-ль Аврийон. Жозефину, понятное дело, привлекают английские тонкие ткани и муслин, которые прельщают ее тем более, что в связи с блокадой^[83] продажа их во Франции запрещена. Она лишь пожимает плечами за спиной мужа, когда тот кипятится:

— Это пристрастие к английскому муслину тем более нелепо, что у нас, во Франции, есть кисейные батисты, которые вполне его заменяют и из которых получаются куда более миленькие наряды. Я лично всегда предпочел бы платья из них, потому что у моей первой юношеской любви было именно такое.

Чтобы ублаготворить Наполеона, когда он спрашивает о происхождении некоторых тканей, Жозефина отвечает:

— Эта изготовлена в Лионе… А эта — на мануфактурах Сен-Кантена.

— А! — отвечает он, потирая руки. — Это доказывает превосходство наших мануфактур над другими.

Под «другими» подразумеваются английские.

Через Голландию Жозефина получает нравящиеся ей товары. И однажды — мы знаем это из донесения Фуше — два конфискованных тюка, которые собирались продать на публичных торгах, были в последнюю минуту «от имени императрицы» сняты с аукциона. Последствия, как нетрудно догадаться, оказались катастрофическими для Жозефины.

В другой раз ящики с заказом императрицы, содержавшие «английский перкаль», были задержаны на таможне, и Наполеон приказал их конфисковать. Видя, как терзается жена, не получая известий о сделанном ею «заказе», он сказал:

— Жозефина, самое большое огорчение и самое тяжкое наказание, на какое муж может обречь жену, — это запереть на ключ ее шляпы и прочие тряпки. На сей раз я тебя прощаю. Я верну тебе несколько ящиков, которые избежали уничтожения, но знай: это я приказал наложить запрет на то, что ты называешь своими «заказами».

Он возвращает их ей при условии, что она не возьмется снова за свое. А ведь он ее знал!

Слыша слово «мода», Наполеон хмурится. Однажды, проходя по Голубому салону Тюильри, он замечает модистку, которая ждет, пока ее позовут к Жозефине: та в это утро чуть-чуть прихворнула. Уже заведенный, он спрашивает:

— Кто вы?

— Мадемуазель Депо, — струхнув, лепечет торговка.

Оставив ее, окаменелую, на месте, он, буквально как «буйно помешанный», врывается в спальню императрицы, где уже дрожит вся челядь.

— Кто вызвал эту женщину? — кричит он, «жестикулируя». — Кто привел ее сюда? Мне угодно это знать.

Никто не признается. М-ль Депо, прослышав, что императрица недомогает, явилась по собственному почину: она предположила, что «ее императорскому величеству может понадобиться какой-нибудь маленький ночной чепец». Гнев императора усугубляется.

— Я хочу знать имя виновницы, я вас всех упрячу в тюрьму.

Жозефина, которой после «ночной ванны» укладывают волосы, внезапно остается лишь с супругом и м-ль д'Аврийон. Все женщины и даже куафер разбежались.

Изрыгнув еще несколько проклятий и не желая слушать объяснения императрицы, Наполеон удаляется к себе. Вернувшись в свой кабинет, он приказывает герцогу Ровиго арестовать девицу Депо и отправить ее в тюрьму Форс, что немедленно исполняется, после чего Жозефине приходится вмешаться и, пустив в ход обычную кротость, вызволить свою поставщицу чепцов.

В другой раз, в конце 1809, пришел черед гадальщика на картах немца по имени Герман и некой перекупщицы платья: Наполеон застал их в передней жены. Обоих рекомендовала императрице Госпожа Мать! Гнев императора был тем более неистов, что накануне жена говорила с ним о Германе.

— Я запрещаю вам видеться с этим человеком и пускать его во дворец, — ответил он. — Я навел о нем справки: он внушает подозрения.

А сегодня он видит немца, рассевшегося в покоях его жены!

— Направляясь во дворец императора французов, я никак не думал, что моя жизнь или свобода окажутся там в опасности, — твердо заявил гадальщик. — Я пришел, потому что меня позвали. Я хотел открыть будущее той, кто верит в науку. А вам, государь, лучше бы посоветоваться со светилами, чем бросать им вызов.

Нетрудно представить себе гнев императора и взгляд, который пришлось выдержать Герману. Дверь оглушительно хлопнула, и через несколько минут Дюрок — вечно он! — выставил на улицу перекупщицу и гадальщика.

* * *