Жребий

Они дошли до конца барака. Здесь, с торца, располагалась однокомнатная кле-тушка бабы Паши. Рядом, недалеко от входа, стоял слепленный еще в былые годы дере-вянный сарайчик. Она открыла двери и впустила в него Нюрку.

Коз баба Паша держала давно и почему-то исключительно белых. На ее памяти это была 7-я или 8-я коза. И всех она их называла одним именем — Нюрка.

Баба Паша пригласила Нетудыхина в свою келью. Комната в одно окно, и без того маленькая, была заставлена круглым столом, койкой и допотопным платяным шкафом.

В одном из ее углов висела икона Богоматери с младенцем.

— Так вы тут и кукуете одна, — сказал Нетудыхин, оглядывая комнату.

— А куда ж мне деваться? Кукую, Тимоша. Но не одна, а с Божим участием и Нюркой зимой. Когда морозы большие.

— Это сколько вам уже настукало?

— Кто его знает, Тимоша. Я до семидесяти считала, а посля бросила. Пусть Сам считает, раз он мне отмерил такой срок. И паспорт куды-то приткнула, не знаю… Максим Горелин, подвыпимший, подковырнул меня надысь: "Ты када, баба Паша, помрешь?" А я ему: "Через неделю после тебя, милок. А то, говорю, двору будет накладно сразу двоих хоронить". Будто сие зависит от меня. Замолк. Как проглотил чей-то неподобное. Нехо-роший нынче народ пошел, завистливый. — Разговаривая с Нетудыхиным, она не спеша налаживала керогаз. — А я так думаю, Тимоша: это Он мне отпустил столько за мужа моего и двух сыновей моих, что полягли в войну. Ну, а может быть, и специально при-ставил меня к людям, чтобы я свидетельствовала о них перед Ним. Кто ж Его истинные намерения знает. Иначе, зачем же Он мне такую долгую жисть отмерил? Я ж тут о каж-дом могу биографию рассказать, если бы так понадобилось.

— А вы моего отца хорошо помните?

— Сережку-то? Ну а как же! Как сейчас, вижу. Музыкант он был на все руки. Что тебе баян, что тебе гитара, что балалайка — на всех струментах играл. Они тут, с кумом вдвоем, до войны, такие кардебобели выделывали на праздники.

— У него был кум?

— Ну да, Аксентий. Это ж твой крестный! Ты что, не помнишь?

— Нет, не помню.

— Они вместе воевали, вместе в плен попали, вместе потом их и посадили. Аксен с лагеря вернулся, а твой отец — нет.

— Он жив сегодня, Аксен? — с надеждой спросил Нетудыхин.

— Нет, помер, грешный, в прошлом году. От рака желудка как будто бы. А отца твоего, Аксен сказывал, на повале леса сосной привалило. Кончался он, сердешный, цельные сутки. Все, говорил Аксен, пацана своего, умирая, вспоминал и жалел. Тебя, то есть. Между прочим, Аксен тебя поджидал. Все надеялся, что ты появишься. Чей-то хо-тел тебе сказать, наверно. Но, вишь, маненько не долждалси.

Баба Паша поставила на разожженный керогаз сковороду и кинула на нее кусок козьего масла.

— Счас разогреем блины и почаюем с тобой на славу, — сказала она.

Нетудыхин молчал. Он был подавлен известием о столь нелепой смерти отца и с болью представлял, сколь мучительной она была, если он умирал целые сутки. "Какая несправедливость! — думал Нетудыхин. — Это же надо так сотвориться: воевать, по-пасть в плен, потом за этот же плен — в свой лагерь, чтобы тебя там добили сосновым дрючком!" Нет, не мог он примириться с такой абсурдной логикой, не мог.

Спустя некоторое время они сидели за круглым столом и уминали с аппетитом блины. Баба Паша рассказывала Нетудыхину о перипетиях и судьбах барачных жильцов. Нетудыхин слушал ее с интересом и догадывался, что эта старуха давно истосковалась по нормальному человеческому общению. Но безрадостная вырисовывалась картина из ее рассказа.

Двор потихоньку спивался. За годы отсутствия Нетудыхина канули в мир иной часть фронтовиков. Самогонно-водочная эстафета постепенно перешла к предвоенному поколению. Пили мужики и бабы, по поводу и без, просто так, от скуки жизни, и в орби-ту этого группового оскотинения постепенно втягивалась молодежь.

Ушел из жизни, утонув по пьянке в Тамре, его дворовой друг Толик Музырин, по прозвищу Тосик.

Умер, отравившись какой-то гадостью, Ваня Пантелеев — лучший футболист Шанхая среди пацанов.

Дядька Ермолай, из 6-й квартиры, по пьянке зарубил топором жену, тетку Варьку. И повесился потом сам…

Страшно было слушать бабу Пашу. Люди устойчиво деградировали. Но, к сожа-лению, таковой оказывалась неприкрытая правда. Не пили больные, детвора и люди ве-рующие. Однако последние были считанными единицами.

— Ой, Тимоша, скока народа померло — жуть! И все она, лиходейка, — водка! — со света людей сживает. А Монины, — продолжала баба Паша, — что вашу квартиру за-хватили, — тут такая война была за нее, не дай Бог! — так те и пьют, и плодятся, как кролики. Человек десять их там уже. Да все косоротые, высоколобые такие, как Степан. Мотька их по интернатам всяким рассовала. Для этих… как их?.. для недоразвитых. По воскресеньям, как собираются — табор настоящий. Такая вот жисть наша, Тимоша. Ни-чего хорошего. Но мне уже недолго осталось.

— А боитесь смерти? — спросил Нетудыхин.