Жребий брошен

– Теперь вспомним доблестного Акко, – продолжал друид. – Мудро правил сенонами престарелый герой, любимый народом, уважаемый друидами, боготворимый войском… Цезарь не только осудил его на смерть, но избрал его палачами самих сенонов. Каково было им вести на костер любимого вергобрета! Каково было им слушать его стоны в огне! Цезарь тешился их страданиями, их слезами! Цезарь разорил страну эбурнов до того, что престарелый Катуволк, не желая быть в плену, предпочел смерть от яда. И тень Катуволка требует мщения! И тени карнутов, казненных за изменника – Тасгета, друга римлян… О, братья, оплачем этих героев-страдальцев!

Амбриорикс и верховный друид сели на кургане и начали петь галльский воинский плач по казненным; дикари хором стали вторить им; их голоса долго и уныло раздавались протяжным завыванием по лесу. Друиды, сидевшие по склонам кургана, резко бряцали по струнам жреческих арф, сделанных из ветвей священных дубов и жил животных, принесенных в жертву.

Вечерняя заря догорела. Сумерки сгустились. На поляне был зажжен освещавший ее костер.

Кончив тризну, дикари несколько минут молча и неподвижно сидели; многим из них искренне верилось, что тени казненных носятся над ними, благословляя на месть и восстание за свободу отечества. Только четверо среди этого сонмища думали несколько иначе.

Верцингеториксу под влиянием внушений коварного сольдурия казалось, что не казненные требуют мщения, а Бренн, которого он имел основания считать своим предком, оспаривая это право у других вождей, Бренн требует от него мщения Амбриориксу, выскочке-эбурону, дерзающему мечтать о власти над всей Галлией.

Луктерий равнодушно относился ко всему на свете, кроме своей новой интриги, и пел плач, подтягивая другим, не чувствуя при этом ни малейшей скорби.

Эпазнакт, казавшийся всех печальнее, украдкой переглядывался со старухой, замешавшейся в толпу женщин позади него, которая ничуть не сочувствовала горю дикарей, а только вставала к ним поближе, ссылаясь на глухоту. Это был переодетый лазутчик, пришедший на съезд с Эпазнактом, старавшийся запомнить все слышанное, чтобы на заре передать это в ближайший римский стан.

«Я буду правителем всей Галлии после гибели Амбриорикса, – думал Верцингеторикс, – потомку великого Бренна надлежит отнять корону у выскочки».

«Я буду правителем всей Галлии после гибели моего сольдурия, не подумав умирать вместе с ним, – думал Луктерий, – ловкачу надлежит отнять власть у простака».

«Амарти будет моей, – мечтал Эпазнакт, – если я спасу ее, обреченную на костер».

«За доставление таких ценных сведений золотой дождь прольется на меня из казны Лабиена», – услаждал себя предвкушениями Ген-риг, одетый в женское платье.

Амбриорикс встал на кургане и начал новую речь:

– Оплакав казненных страдальцев, приступим, братья, к жертвоприношению за успех нашего общего дела. На этот раз нам не надо влечь на костер преступника или раба… Не надо бросать жребий среди свободных… Я привел вам жертву, которая сама считает для себя честью возможность отдать кровь свою богам за свободу Галлии.

В далеком Ации, на берегу океана, был разожжен погребальный костер Думнорикса; останки его преданы огню без почестей; римляне не дозволили положить с героем ни друга его, ни слуги, ни даже коня или собаки.

Вдова Думнорикса полтора года тому назад бежала от римлян из плена и приютилась у меня. Теперь она изъявила желание быть обреченной богам в жертву ради успеха восстания. Она идет сюда. Дайте ей дорогу!

Толпа пропустила Маб.

Эти полтора года были для красавицы-дикарки временем непрерывных сердечных мук. То она ненавидела обманувшего ее Фабия, то снова чувствовала пламенную любовь к нему, а совесть терзала ее за измену клятвам, данным отцу и мужу.

Узнав о гибели Адэллы, она, в силу клятвы сольдуриев, сочла своим долгом умереть и призналась во всем Амбриориксу, у которого жила в глубине леса.

Старый вергобрет простил Маб за любовь к римскому сотнику, уверил, что не разгласит ее тайны, и уговорил вместо простого самоубийства отдаться вождям на жертвенный костер, ручаясь клятвенно, что ее не будут истязать как преступницу, а принесут в жертву с уважением.

Амбриорикс настроил дикарку, разжег ее чувства до полного фанатизма и руководил ее подготовкой к церемонии. Маб три дня не принимала пищи и сшила собственноручно для себя жертвенную сорочку из нового холста, напевая разные плачи. Потом она пошла за вергобретом к могиле Бренна.

Выступив из толпы в группу вождей, Маб, одетая в свое лучшее платье, расшитое золотом по красному сукну, увешанная драгоценностями, захваченными ею при бегстве из Самаробривы, прекрасная и величавая, произвела самое хорошее впечатление на дикарей. Все любовались ее статной фигурой и шептали хвалу.

Маб горделиво осмотрела всех; ее дух была крепок, но телесные силы изменили; она с трудом держалась на ногах от трехдневного поста и вся дрожала, кутаясь в шубу.

– Я готова отдать кровь мою богам ради вашего блага, вожди Галлии, – тихо произнесла она.