Жребий брошен

Они чуть не подрались вследствие своей гордости, забыв, что только что клялись в единодушии общих действий. Эдуи не уступали арвернам, карнуты – секванам, эбуроны – нервиям… Никто не думал о том, что из-за этого подвергается лишним мучениям живое существо, ни в чем не повинное, добровольно отдавшееся на смерть.

Забытая всеми Маб дала волю своей скорби. Не имея возможности шевелиться, она только нервно содрогалась; одна голова ее осталась не привязанной к костру, но длинные, густые, тяжелые волосы, как гиря, тянули ее вниз, и каждое движение головы причиняло Маб нестерпимую боль в шее. Она истерически рыдала. Стоявшие у кургана младшие друиды слышали не раз среди глухих воплей обреченной имя Фабия, произносимое ею с проклятием.

Порядок жертвенной церемонии, наконец, был определен благодаря усилиям друидов и уступчивости некоторых вождей. Первенство было отдано Амбриориксу, а второе место – Камулогену. Старший летами вергобрет уступил тут поневоле более младшему как недавнему победителю римлян. За ними следовали по очереди Верцингеторикс, Литавик, Эпазнакт, Луктерий, Коммий и другие более молодые, но уже отличившиеся на войне люди. Всех определенных для церемонии жертвоприношения было пятнадцать человек. Они взошли на курган и разместились около костра в порядке очереди. За ними взошел верховный друид с жертвенным ножом, два собирателя крови с чашами и два гадателя с дощечками для заметок о своих наблюдениях. Эти пятеро жрецов разместились около головы Маб, чтобы наблюдать за ее стонами, словами и судорогами, делая по всему этому заключения о грядущих событиях.

Внизу поляна освещалась разложенным на ней костром, но на кургане было довольно темно; поэтому нельзя было видеть всех мелочей устройства жертвенника и положения обреченной, но никто не тревожился ни о чем, полагаясь на опытность старого Кадмара, укладывавшего Маб. Все были спокойны и казались довольными.

Вручив жертвенный нож Амбриориксу, верховный друид простер руки над головой обреченной и воззвал к богам:

– Вам, верховные боги, мы посвящаем эту женщину, благородную происхождением и чистую жизнью. Если в ней осталось что-либо нечистое на теле, одежде или совести ее, то священное пламя да очистит их!

Примите, боги, благосклонно нашу жертву и дайте успех оружию вождей наших!

Ты, Гезу-громовержец, истреби молнией врагов наших и развей по ветру прах их. Ты, Камул-согреватель, спали пожарами лагеря, а засухой – нивы римлян. А ты, Дит-произроститель, наш отец-родоначальник, повели земле поглотить врагов в ее разверзстые недра.

Несколько мгновений прошло в полной тишине. Амбриорикс присмотрелся в полумраке к груди жертвы, примерился, потом, громко воскликнув: «Смерть Юлию Цезарю!», нанес Маб легкую рану и передал нож Камулогену.

Маб резко вскрикнула. На несколько мгновений все стихло, пока девяностолетний старец готовился к своему удару.

– Смерть Лабиену! – проговорил Камулоген с кашлем, но рука маститого вождя была сильнее его голоса. Он ранил Маб и передал нож Верцингеториксу.

– Смерть Квинту Цицерону!

– И Люцию Росцию!

– Марку Антонию!

– Силану!

– Всем легатам!

– Преторам!

– Сотникам и трибунам!

– Дивитиаку-эдую!

– Седунам и ремам и всем изменникам!

После каждого возгласа следовал удар в грудь обреченной, затем резкий крик или протяжный стон Маб, сменявшийся полной тишиной на несколько мгновений. После нескольких ран страдалица стала ослабевать от потери крови; ее вскрики и стоны с каждым новым ударом делались глуше, и наконец, прекратились совсем; она лишилась чувств, но друиды-гадатели привели ее в сознание, влив ей в рот вина и какой-то эссенции.

У вождей было так много знакомых среди римлян – знакомых, насоливших им как назойливые кредиторы, удачливые игроки, счастливые соперники в любви, что вся грудь, плечи и бока жертвы уже были изранены. Прошло больше часу времени, а перечень заклятий еще не истощился, хоть произносилось уже по десяти и более имен за раз. Вожди вспомнили все мелочные дрязги с римлянами и перебирали имена даже ростовщиков и маркитантов, неугодивших им требованием уплаты.

Церемония шла ладно, по всем канонам, пока Луктерий с умыслом или случайно не выхватил нож у Литавика, опередив ждущего своей очереди Эпазнакта. С этого момента все пошло, так сказать, шиворот-навыворот.

Эпазнакт оскорбился в высшей степени и не постеснялся укорить своего врага у жертвенника богов. Луктерий не смолчал, а пригрозил, что положит его на месте жертвенным ножом. Коммий, защищая своего сольдурия, вырвал нож у Луктерия, но тот схватился за свой меч.

Верховный друид, зорко наблюдавший при свете маленького факела за лицом и дыханьем Маб, пытался прекратить ссору дикарей:

– Остановитесь, вожди! – закричал он. – Довольно! Пора поджигать костер. Обреченная умирает.

Но ссора не прекратилась, а только перешла на другую тему и стала всеобщей.

– Костер короток… Ноги жертвы свешиваются с дров, – заметил Литавик.

– И она в башмаках, – прибавил Луктерий.

– Как! В башмаках!.. – вскричал Амбриорикс вне себя. – Что за недосмотр!