Жребий брошен

Глаза опытного человека сразу приметили бы главную особенность этого здания – все там было отделано так, что располагало к мечтам о любви. Мебель со спинками и ручками в виде лир, голубков, лебедей. На потолках и стенах живопись, изображающая любовные сцены на мифологические и пасторальные темы. Розовые и голубые ткани драпировок на дверях и между колоннами, музыкальные инструменты, множество цветов в вазах – все это делало павильон очаровательным уголком грез, земным раем. Цветы, ароматные свечи в канделябрах, душистое масло в лампах, порошки и травы на угольях курительницы распространяли тонкий аромат. Мягкие, удобные кресла манили спокойно возлечь на них. Пушистый ковер ласкал ноги.

Словом, это был павильон, из которого не хотелось выходить. Покой, нега, мечта наполняли его.

Амарилла, занятая мыслью о тревоге домашних, ничего не заметила, и тем хуже для нее, потому что тонкий яд, принимаемый не единовременно, действует вернее, устраняя благодаря своей незаметности возможность лечения.

Амарилла взяла поданные ей письменные принадлежности и написала:

«От госпожи Амизе. Не тревожься обо мне. Завтра на восходе солнца вышли мою повозку (rheda rustica), куда укажет податель этого письма. Успокой Гиацинту и прочих. Горе, посланное Роком…»

– Матрона, – сказала Мелания, следившая через плечо за писанием, – не пиши об этом. Я вполне согласна с Луктерием, что весть о твоем храбром супруге не правдива. Он не вернулся, но это еще ничего не значит. Быть может, он даже не ранен, а уклонился от триумфа… скрылся… гм… гм…

– Скрылся? Уклонился от триумфа?

– Этот триумф не может радовать его сердце, возмущая сыновнее чувство. Конечно, сражаясь за правое дело, он доказал свою верность отечеству, но вспомни, матрона Рубеллия, что твой супруг – сын главной заговорщицы. Погибшая Семпрония все-таки была его матерью.

Выстрелы старухи попали в цель. Эта комбинация представляла нечто новое для Амариллы и очень правдоподобное. Уже настроенная старухой и Луктерием на приятные воспоминания и мечты, успокоенная сном и пищей, очутившись, наконец, в волшебно украшенном павильоне, Амарилла окончательно поддалась обаянию минуты. Она бросилась на шею Мелании и вскрикнула:

– Он жив! Ах! Он жив!

Старуха снова усадила ее в кресло, предлагала воды, умоляла успокоиться.

– Матрона Рубеллия! Не волнуйся! Береги свое здоровье. Ты такая нежная, точно весенняя фиалочка. Луктерий, передай мне вот тот графин.

Галл не подал графина старухе, но, налив свежей воды, поднес Амарилле, преклонив колено. Красавица подняла на него нежный взор, долго глядела в его голубые глаза, медленно опустошая кубок и, возвращая его рабу, проговорила с улыбкой:

– Мелания, он первый сказал мне слово надежды. Если бы он был моим, он был бы теперь свободен.

– Если бы я был твоим! – тихо сказал невольник со вздохом и отошел в угол залы. Его вздох не пропал даром. Лицо Амариллы ярко вспыхнуло румянцем, а сердце забилось от странного чувства, как поутру.

– Конечно, твой супруг жив, – продолжала Мелания, – весьма естественно, что, распустив молву о своей смерти, он предпочел отыскать на поле битвы и похоронить тело своей матери вместо того, чтобы славить богов с консулами за ее гибель.

Амарилла окончательно развеселилась.

– Это правда, – сказала она, сияя счастьем, – Публий жив. Если бы он был убит, то его оруженосец, муж моей домоправительницы, вернулся бы в Рим, а я его не видела. Не приметить его фигуры нельзя. Это старый великан-рубака из бывших гладиаторов-волонтеров. Я его и в стотысячной толпе узнаю. Этот старик очень хитер. Он мог посоветовать Публию скрыться.

– Да, Мелания, сыну главной заговорщицы неловко было бы ехать за колесницей триумфаторов, а как честному человеку, грешно оставить тело своей матери без погребения в добычу зверям и коршунам. Какая бы ни была Семпрония, она все-таки его мать[7]. Увы, не мне укорять его этим! И моя мать, говорят, была не лучше в юности.

Старуха уселась подле Амариллы на другое кресло, а молодая Марцелина – на скамейку у ее ног.

– Да, матрона, – сказала Мелания со вздохом, – что и говорить! Славный род Семпрониев замаран! Мать Фульвии тоже не из хороших женщин. Как наша бедная патронесса страдает из-за этого, рассказать невозможно!

– Как это несправедливо: за преступления одних карать других! – воскликнула Марцелина.

– Мелания, знаешь, что мне пришло в голову? – сказала Амарилла. – Мы с Фульвией хотя и не кузины, но, может, все-таки в родстве, пусть и в дальнем. Ее дед по матери Сепроний Тудитан, и мой зовется так же, а из каких Семпрониев – Тудитанов или Гракхов – произошла мать моего мужа, заговорщица, – я не знаю.

– Вы, без сомнения, в родстве, – подтвердила Мелания, – вследствие этого тебе, матрона, всего лучше искать успокоения здесь, на вилле Фульвии.

– Это так, но мне совестно беспокоить ее.