Жребий брошен

– Ты сам хотел.

– Сам хотел… я не хотел… я только говорил, что кабы меня послали, то…

– То ты сделал бы, чего самому Цезарю не придумать… ну вот и делай твои чудеса… счастливого пути!

– Антоний… провалиться ему сквозь землю в преисподнюю и сквозь преисподнюю на антиподы неведомые! – выругался Меттий и нехотя побрел вслед за уходившим принцепсом.

– Пейте, друзья мои и товарищи, не забывайте меня, простите, если я чем-нибудь оскорбил вас… Прощайте! – сказал Валерий с поклоном, положил на стол горсть золота, и вышел из таверны.

Фабий догнал и обнял друга, уговаривая не ходить на верную смерть с уверением, что все, и аллоброги и римляне, станут умолять Цезаря изменить это распоряжение, потому что несмотря ни на какие посольства, война с Ариовистом неизбежна, и смерть Валерия при таких обстоятельствах не принесет пользы.

Как все отчаянные и притом неопытные рубаки, Фабий не понимал дипломатии – не понимал, зачем непременно нужен предлог для войны. По его мнению, можно было просто ударить на германцев всем войском без всяких предлогов, довольствуясь тем, что Ариовист уже оскорбил Цезаря при свидании высокомерной речью и нападением конницы. К чему же тут лишняя жертва, чтобы иметь предлог для мщения?

Молодой принцепс хладнокровно перебил горячую речь сотника.

– Ты судишь так… другие иначе, – сказал он, – полно горячиться и плакать, Фабий!.. Мы не женщины и не дикари.

– Лучше бы Цезарь послал меня!

– Придет и твой час, друг мой. Я должен быть жертвой… я избран… этого довольно, и я иду без колебаний. Если погибну, вскрой мое завещание и выполни последнюю волю… Ты тогда ее узнаешь.

– Антоний! Разбойник!

– Зато он славный молодец на пирушках… по твоему мнению.

– Я его теперь ненавижу!

– Не за что. Кого-нибудь надо же было послать… Он предложил меня… если бы между нами не было прошлых неприятностей, он предложил бы другого. Не все ли равно?! Прощай, Фабий!

Валерий ушел, а Фабий вернулся в таверну. Невесело пилось среди компании весельчаков на золото меланхолика. Они пили далеко за полночь, забыв Меттия, но толкуя об уехавшем принцепсе с сожалением, точно справляя по нему заживо похоронную тризну.

Глава XII Вероломство германского конунга

Неприветна была холодная осенняя ночь, а еще неприветнее голая, разоренная войной степь, где лишь белели во мраке человеческие кости, брошенные без погребения, забытые, неоплаканные, да выли волки, чуя скоро новую добычу. Моросил мелкий дождик; резкий ветер качал и гнул кое-где росшие одинокие березы, обрывая с них последние желтые листья.

Ранняя северная осень уже давно наступила.

Путникам, ехавшим во мгле тумана и туч, из-за которых не виднелось ни одной звездочки, не найти бы дороги к цели своего назначения, если бы один из них не был из того сорта людей, что видят без глаз и слышат без ушей, воспринимая все окружающее чутьем, похожим на собачье, развитым у них вследствие их навыка и ремесла.

Это был маркитант Друз, отец хорошенькой Беланды, занимавшийся также выгодным, но опасным ремеслом лазутчика.

– Друз! – окликнул его Меттий. – Вместо стана германцев ты не заведешь ли нас в волчью стаю или болотную чащу, откуда не выберешься?

– Тебя-то, пожалуй, завел бы, – отозвался маркитант с неохотой, – а уж принцепса не заведу.

– Хаживал и езжал я осенними ночами, – продолжал Меттий, – но такого мрака и слякоти не видывал.

– А я видал и похуже.

– Да ты уверен ли, что к рассвету мы успеем добраться до Ариовиста? Ведь туда больше двадцати миль.

– По этой дороге и пятнадцати не будет. Что вы доберетесь до лагеря, я в этом уверен, но попадете ли в него – это зависит от того, пустят ли вас туда лютые звери, германцы.

Равнодушный и холодный тон речей маркитанта раздражил декуриона; Меттий скрыл свой страх и заговорил хвастливо, как всегда.

– Пустят ли… вот, что выдумал! Посла везде впускают.

– Везде, командир, где дело ведется с людьми, на людей похожими.

– Я бывал у германцев… знаю их не хуже тебя… они вовсе не так люты, как о них говорят.

Эта хвастливость рассмешила Друза, и он стал говорить охотнее.

– Знаю, что ты у них бывал, командир. – сказал он насмешливо. – Ты кое-кому хвастался, что хлеб-соль водил с самим конунгом.

– Да, я у него обедал.

– Знаю я, командир, когда и как ты там присутствовал. Ездил ты туда из Женевы всего только раз из любопытства лет десять тому назад, когда еще простым рядовым был. Ездил ты под видом купца на Рейн лошадей менять и обедал… не спорю… только ездил ты с моим приятелем Генригом, а Генриг никогда не лжет и не хвастает… Ариовист тогда стоял на Рейне… были вы у него и обедали… обедали вы на кухне с рабами, а говорили с конунгом через его дворецкого.

Меттий пробормотал ругательство, но не стал опровергать слов Друза.

– Это все равно, Друз, – сказал до сих пор молчавший Валерий, примиряя аллоброга с декурионом. – Я уверен, что нас пропустят, как и прежних послов.