Жребий брошен

Многие из воинов с интересом толковали и спорили о нравах бриттов, бывших еще грубее, чем галлы. Говорилось, будто у них по одной жене на 12 человек, и тому подобное, чему мы в наш скептический век уже не можем легко поверить, несмотря на то, что сам Цезарь в своих записках выдает это за достоверные факты. Но тогда всему этому верили, да и как было не верить?.. Верили же, что солнце на ночь спать ложится, а поэтому нет такой страны, где оно не заходило бы летом; верили, что у Цезарева коня человеческие ноги… Верили всему, что снится во сне… Верили во всякую чепуху, особенно люди с невысоким уровнем образования.

В группе военачальников, сидевших отдельно, своим кружком под развесистым дубом, шел разговор о приехавших галлах. В этом кружке находились легаты-антагонисты Титурий и Аврункулей, которые терпеть не могли друг друга, но в то же время и один без другого шага не делали. Над ними с самого начала похода как бы тяготел перст Рока с пословицей: «Вместе тошно, врозь скучно». В таверне ли, в совете ли у Цезаря, везде, где был один из них, там непременно подле него являлся и второй, а зачем? Затем, чтобы находить отвратительным все, что другой скажет. Их тянуло друг к другу, как известные Симплегады.

Толстый красноносый Титурий важно разлегся на подосланной циновке. Худощавый, высокий, сильно загорелый Аврункулей нашел это сибаритством и предпочел сидеть на голом круглом камне.

Веселый трибун Лаберий, Марк Аристий и друг Титурия Кай Арниней были тут, слушая спор легатов-антагонистов, толстого флегматика с худощавым сангвиником.

– Я так и останусь при моем мнении, – упорно утверждал Титурий. – Цезарь теперь уже не простой император-вождь, а владыка Галлии… Ему и подобает блеск его особы… Блеск и в одежде, и в обстановке, и в лицах, окружающих его. Мы все – свободные римские граждане. Цезарь не может нам приказывать, как слугам… не может формировать из нас свою свиту… Галлы – другое дело… Они – побежденные… Они и будут при нем…

– Да ведь ты же, легат, говорил, что Цезарь терпеть не может намеков о вифинском царе! – запальчиво перебил Аврункулей. – Как же он может любить обстановку, делающую его похожим на Никомеда?

– Цезарь никогда царем не будет… Цезарь Цезарем и останется – относительно нас… У бриттов есть король, и Цезарь хочет…

– Сделаться похожим на дикаря – Кассивелауна, ха, ха, ха!

– Да нет же, легат! Он только хочет, чтобы этот король не думал, будто у него нет таких же вассалов-королей… Это ему присоветовал британский принц Мандубраций.

– Ах, какой взор! Мандубраций не имеет ни малейшего влияния на Цезаря, как и ты сам.

– Так зачем же, по твоему мнению, призвана сюда вся эта орда?

– Зачем?.. На это могут быть разные причины. Цезарь, может статься, пришел к мнению, что со времени прирейнской победы он слишком холодно стал относиться к этим длинноволосым вергобретам, и теперь захотел здесь на прощанье приласкать их, чтобы не ревновали его к Мандубрацию… Хочет угостить…

– Пиром из сухарей и солонины всухомятку, без поваров изготовленным! – подхватил Лаберий, качавшийся на доске, положенной на два камня, и громко захохотал.

– У Цезаря, если он захочет, найдутся повара и без женевских маркитантов, – резко отозвался Аврункулей, покосившись на весельчака.

– Но он не добудет вина из морской воды, – возразил Лаберий, – разве Венера пришлет ему с Олимпа!

– Вино есть в войске, трибун, на всякий случай… Я уверен, что и повар найдется… Наш лысый – хитрец, он только все это припрятал до нужного времени… припрятал, чтобы не соблазнять таких особ, как ты или Титурий.

– Сам-то ты, легат, не прочь выпить! – сказал Титурий. – Не тебе на меня указывать. Видал я тебя под Бибрактом и Везонцией… хорош ты тогда был, очень хорош!

– А я тебя видал… видал, как ты на пол падаешь!

– Легат Аврункулей! Это уже дерзость!

– С твоей стороны начало, легат Титурий!

– Если Цезарь угостит и солониной с сухарями, то галлы останутся довольны – благо, что не забыты, – сказал Аристий, желая замять возникающую ссору легатов.

– Конечно, конечно, – подтвердил Арниней.

– Галлы не забыты… галлам будет пир, – фальшиво и резко произнес грубый голос из-за дуба.

Оглянувшись, вожди увидели Думнорикса, стоявшего у скалы в глубокой печали.

После победы над гельветами у Бибракта Цезарь возвратил Думнориксу его жену, дочь Оргеторикса, оставленную ее родными и соплеменниками в качестве заложницы, но это не утешило несчастного галла, страдавшего при виде явной симпатии его брата Дивитиака к римлянам.

Дивитиак, явившись под предлогом защиты брата, отстранил его врага Лискона от власти над эдуями, но и отнял у Думнорикса всякий авторитет среди народа, выставив его в черном цвете как причину союза эдуев с гельветами – причину, от которой сыр-бор разгорелся. Если бы Думнорикс не был зятем погибшего Оргеторикса, то и Цезарь не пришел бы в Галлию.