Жребий Кузьмы Минина

Загремел ключ в замке, и дверь, заскрежетав, распахнулась. Но как только в проёме показалась голова, Фотинка с маху ударил по ней штырём. Подхватив цепь, перешагнул через упавшего и оказался лицом к лицу с другим стражником с горящим факелом в руках.

От неожиданности стражник попятился, тыча в Фотинку огнём. Удалец, не дав ему опомниться, страшным ударом сбил и его с ног. Пыхнул и погас факел, накрытый обмякшим телом.

   — Огарий, тута ты? — громким шёпотом спросил Фотинка, испугавшись своих подвигов и подслеповато озираясь в полумраке.

   — Тута,— бодренько отозвался Огарий и мышью прошмыгнул мимо Фотинки. — Ступай за мной.

Сторожась, он чуть приоткрыл хлябкую входную дверь...

На дворе было пусто.

Крупными хлопьями валил снег.

Беглецы в обход заторопились к воротам, прижимаясь к острожной стене. Несмотря на то что Фотинка натягивал цепь, она предательски погромыхивала и не давала ускорить шаг.

   — Не пропадём! — угрюмо приговаривал он, когда Огарий обёртывался.

   — Ещё бы пропали! — усмехался повеселевший бродяжка.

Миновав ворота, они огляделись. По улице в открытую пройти было никак нельзя, да и стража скоро поднимет тревогу — надобно как-то изловчиться. Огарий приметил впереди у крытого с резными боковинами крыльца двух лошадёнок, впряжённых в лёгкие санки с расписной спинкой-козырем, кивнул Фотинке на них.

Тихо подобрались к санкам, и только Огарий успел отвязать прикрученные к столбу вожжи, как хлопнула дверь, на крыльцо опарой выплыла туша — старший Хоненов.

   — Пошли, соколы! — свирепо закричал Огарий, резко дёргая вожжи.

Настоявшиеся лошади разом рванули с места.

   — Держи! — задохнулся от гнева Семён, неловко спрыгивая с крыльца и падая. За ним выскочили ещё два брата, побежали вдогон, завертели длинными рукавами охабней, слёзно запричитали:

   — Ох, держи татей!.. Ох, поруха!.. Ох, помоги-и-итя!..

Но, к счастью для беглецов, на всей улице не было ни души. Резвые лошадёнки мчались по раскату, неостановимо неслись под уклон, птицами взлетали на пригорки. Огарий гнал и гнал их. Грязная серая пена с потных лошадиных боков шлёпала ему по лицу, залепляла глаза, а он, смахивая её, только смеялся.

Остановились далеко за городом, въехав в берёзовую рощицу. На запалённых лошадёнок страшно было смотреть, и Огарий распряг их. Когда он снова подошёл к саням, то услышал сдавленные рыдания Фотинки: спрятав лицо в ладони, детина пытался сдержать судороги и не мог. Ничего не спрашивая, Огарий стал поглаживать его своей маленькой, будто беличья лапка, рукою по разлохмаченным и сыпучим русым волосам. Почувствовав, что Фотинке легчает, ласково сказал:

   — Не убивайся, милай, греха нет на твоей душе! Не людей ты порешил — злыдней. А каково бы они тя? Одначе мы с тобой, глянь-ка, средь берёзок, небушко сине, снег мочёными яблоками пахнет. Волюшка — дом наш. Волюшка! Слаще ничего нету.

   — Куды далыне-то?

   — Куды! За кудыкины горы. Чай, тятьку-то ещё не сыскал?! Вот в Тушино и припожалуем, в самое воровское пекло. Тут уж за мя держися, не след нам, отчаянным ребятам, на рогатки напарываться... Аль раздумал?

   — Нет, не убоюся, — отерев грязным рукавом лицо, протяжно сказал Фотинка.

3

Смурым полднем Фотинка с Огарием приближались к валам Тушинского лагеря. Голодные лошади еле плелись, но седоки не подгоняли их, опасаясь проглядеть налётчиков или разбойных бродяг, от которых только уноси бог ноги. Однако им везло — никого не было вокруг. Дул несильный низовой ветер, позёмка длинными белыми языками лениво переметала с дороги снег, редкие снежинки крутились над санями, пролетая мимо.

Впереди показалось что-то странное, вроде обдерганного снизу, взъерошенного стожка. Когда подъехали ближе, увидели, что стожок шевелится и на нём трепыхаются какие-то лохмотья. Лошади вдруг рванули и, не будь начеку Огарий, сразу натянувший вожжи, прянули бы в сторону. Фотинка приподнялся в санях, и в то же мгновение весь стожок колыхнулся, и туча взлетевшего воронья зависла над ним. Фотинка с ужасом узрел безобразные останки скорчившегося человеческого тела, из спины которого торчало остриё кола.

   — Ой, беда кака! — только и вымолвил детина.

   — Усопшему не больно, — спокойно сказал Огарий, тем не менее судорожно хлопая вожжами по лошадям, которые и без понукания стремились быстрее миновать страшное место.

Поворачивая голову, Фотинка не мог оторвать взгляда от казнённого, словно навсегда хотел запомнить его растерзанную смёрзшуюся плоть в клочьях одежды на полузаваленном снегом колу. Жадное воронье уже снова кишело возле своей жертвы.

Путники беспрепятственно въехали в лагерь. Сидящая у костра стража, привыкшая к частым передвижениям торговцев и крестьян, только мельком глянула на них. Но это не уменьшило тревоги Фотинки и Огария, для которых логово самозванца было словно Кощеево царство.