Жребий Кузьмы Минина

Тремя отрядами во главе с Прокудиным, Левашовым и Микулиным беспрепятственно перейдя ещё не вскрывшуюся Клязьму и миновав посады, нижегородцы обложили острог, встреченные жидкой и разнобойной пальбой нерадивой стражи. Расторопные владимирские мужики сами же поскидали стрельцов со стен и распахнули ворота. Швыряя бердыши и пищали, смятенным скопом бежали тушинские приспешники от ворвавшейся в острог конницы. Лишь кое-где из-за домов ещё бухали самопалы да самые отчаянные рубаки, пожалев невывезенное добро, не щадя своих голов, малыми кучками безнадёжно бросались в схватку. Но их быстро укротили.

Несколько сразу переметнувшихся от Вельяминова дворян, не мешкая, ворвались к нему в покои, выволокли воеводу на мартовский ноздрястый снег, повозили лицом по насту, стали вязать. Подоспели микулинские конные стрельцы, весело глядели, как подрезанным боровом с вытаращенными безумными глазами бился на снегу воевода, громко крича и путая верёвки.

В сторонке у крыльца, изумлённо раскрыв рот, истуканом застыл писец Прошка с бумажным столбцом в руке.

   — Эй ты, расхлебеня, — закричал ему стрелецкий сотник, — подсоби-ка молодцам, а то они уж взопрели!

Прошка где стоял, там и бросил столбец, с готовностью подбежал на подмогу. Стрелец проткнул бумагу копьём, снял с острия, протянул товарищу.

   — Чти!

   — «Господину пану Яну Петру Павловичу Сапеге...» — начал, запинаясь, читать тот.

   — Ишь ты — «господину»! — презрительно скривился сотник. — Кому господин, а нам вороний высидок. Вези сию грамотку к Микулину.

Ничего не ведая про внезапное нападение нижегородцев, запоздало по указанию Сапеги направленный из Суздаля отряд головы Семёна Голенкина усмотрел на подходе к Владимиру выбежавшую оттуда в поле реденькую толпу. Впереди её резво мчались на трёх возках братья Хоненовы, успевшие прихватить с собой впрок уложенные сундуки. Распознав своих, Сёмка, Федька и Тишка разом замахали длинными рукавами:

   — Ой вертайтеся! Ой лихо в городе! Ой Шереметев город взял!

Доподлинно зная от лазутчиков, что Шереметев в Нижнем, не слыша пальбы и криков в городе, Голенкин напустился на трусов:

   — Вам с Вельяминовым кажинный день конец света мерещится. Не вы ль по зиме город переполошили из-за своих прозёванных кляч, слух пустили, что на вас целое скопище татей наскочило? Посадские, разумею, шалят, а вы уж и ноги в руки!

Первыми супротивниками на пути Голенкина оказались обозники Кузьмы. Договариваясь о постое, они скопились у крайних дворов со своими возами. Узрев сермяжников, Голенкин окончательно уверился в том, что в городе взбаламутились посадские и съехавшиеся окрестные мужики. Головная сотня его конницы с маху полетела на обоз.

Однако мужики не оробели, мигом сплотились, выставили навстречу тушинцам бердыши и рогатины. Выскочивший вперёд на своей лошадке Кузьма заиграл саблей, показывая готовность к отпору. Голенкин тут же схватился с ним.

Пока конники Голенкина путались меж возами, тесня мужиков, на выручку своим уже подоспели микулинцы. В лоб и сбоку они дружно ударили по тушинцам. Всё больше и больше подваливало из города всадников. Вымётываясь в поле, они кольцом охватывали голенкинские сотни.

Но, увлечённый жаркой сечей с упорным мужицким воителем, голова ничего этого не замечал. Он уже достал один раз смельчака, и войлочный тегиляй Кузьмы набухал густой кровью. Ещё немного, и с мужиком будет покончено. Внезапно налетевший Микулин тяжёлым ударом выбил Голенкина из седла и, оглянувшись, пронёсся мимо...

Рана у Кузьмы была неглубокой, зарастала быстро. Уже через седмицу он благодушно посиживал на лавке у ворот постоялого двора, лепя из глины свистульки для ребятни и переговариваясь с прохожими.

Нижегородцы прочно осели во Владимире, поджидая мешкотного Шереметева.

Яркой щетинкой проросла травка, загустели хляби, первая пыль взметнулась, над дорогами. Выздоравливающему Кузьме и двум десяткам сторожевых стрельцов и обозников при нём указано было доправить до Нижнего обоз с увечными и ранеными.

Ехали с большой опаской, оглядчиво, окружали ночлежные места с телегами, подолгу засиживались у костров, вместе дозоря.

Им редко кто встречался по дороге. Не попадалось ни вездесущих странников-богомольцев, ни отъезжих торговцев, ни работного и промыслового люда, ни мужиков-пахотников, ни даже кочующих цыган и нищих — всех разогнало разбойное тушинское лихо. Одни отважные нарочные со своими слугами да ямщики, которым сам чёрт не брат и которые то за наших, то за ваших, то за всех разом, свистя и гикая, проносились куда-то. Почти полное безлюдье, сплошные пустоши и бойко зарастающие бурьяном и сорным кустарником перелоги, мрачные пожарища — повсюду виделись заброшенность и сиротство. Лишь кое-где чернели узкие распаханные полоски.

— Впусте землица пропадает, — убивался Ерофей Подеев, то и дело подтыкая на телеге ряднину в головах двух сонливых раненых.