Жребий Кузьмы Минина

Неподалёку от усердливых братьев, пересекая им путь, похаживал невзрачный согбенный мужик, набивал всячиной суму. Братья с неприязнью взглядывали на тщедушного старателя: чего доброго, ещё выхватит гожую кладь из-под рук. От Семёна не укрылось, как мужик внезапно заозирался и что-то быстро сунул не в сумку, а за пазуху. Верно, непроста находка. Семён тут же толкнул в бок Фёдора. Вдвоём они подались к мужику.

   — Удачлив промысел? — с притворным благодушеством спросил его Фёдор.

   — А вам пошто знать? — распрямил спину и настороженно покосился на братьев мужик. — Како тута промышление? Сплошью горелыцина.

По затравленному беспокойному взгляду мужика Фёдор понял, что опасаться нечего, можно и напереть.

   — В суме-то что?

   — Гвоздье подбираю. Али скупить хотите?

Братья впрямь смахивали на бывалых скупщиков в своих затасканных одеждах, которые словно были извлечены из сундуков людей разного чина и достались братьям по дешёвке как старье за ненадобностью. На Фёдоре был истёртый кафтан с облезлой меховой опушкой, на Семёне — крытая тиснёным бархатом ветхая шуба с отодранным воротом. Собираясь на пепелище, оделись они поплоше, чтоб не приманить грабителей.

   — Было бы что скупать, — принялся водить за нос недоумчивого мужика Фёдор. — Хламу-то и у нас лишку.

   — Неотколь добыть, — пригорюнился мужик. — Без никоторой заступы брошены мы на погибель верную. Отовсель гонимы, повсель незваны. А и тех из нашего брата, у кого дворишки покуда целы, беда изводит, всё вымётыват подчистую. Сгинет пахотник — не станет и бархатника...

   — Кажи-ка что в суме, — не вынес Фёдор сетования, на которое сам при нужде был горазд.

   — Гляньте, — мужик покорно потянул за грязную лямку, передвинул суму на брюхо и отогнул холстину.

   — А за пазуху то ли самое клал? — вдруг цапнул его за лыковый поясок изловчившийся Семён.

   — Пусти, окаянный! — вырвался мужик, мигом смекнув, что шутки будут плохи. — Не пристало так-то, не по-людски. Есть ли кто на свете без обману?! И воля-то мне в неволю... Отступитеся от меня, не берите грех на душу. У вас пущай своё, а у меня своё!..

Перекрестившись и вогнув голову в плечи, он мелкой спотычливой трусцой припустился от братьев.

   — Ага! Испужался! — ликующе завопили они и кинулись вдогон.

Неуклюжим и тучным, им было трудно угнаться за мужиком, и они едва бы настигли его, если бы тот не споткнулся о бревно и не упал.

   — Негоже плутовать с нами, — отпыхиваясь, сердито укорил его Фёдор. — Зело уж ты прыток. Беглый, чаю.

По облепленному золой потному лицу мужика скользнула горькая усмешка, он вытянул из-за пазухи серебряное кадильце на цепочке, протянул его неотступчивым алчным братьям.

   — Берите, коль стыда нет.

   — Поди у тебя есть! — вскричал Семён, с жадностью хватая добычу. — Церковну утварь крадёшь, нечестивец! Краденое таишь!

Мужик поднял оброненную шапку и, не надевая, мрачно поплёлся прочь.

   — Суму тож оставь! — повелел Фёдор, в его окрепшем возбуждённом голосе была нескрытая угроза.

Но удручённый своим несчастьем мужик даже не обернулся. Ещё больше ссутулилась его костлявая спина, и широко открылась прореха надорванного под мышкой рукава серого зипунишки. Похожая на луковицу смуглая лысая голова с бахромою спутанных белёсых волос жалко подрагивала.

Поддавшись искушению, Фёдор подскочил к мужику, с остервенением ударил палкой по лысине.

   — Угробил, дурень, — попенял Семён, обрывая лямку на суме упавшего навзничь бедолаги.

   — Прочухается. Небось тварь живучая, — хищно осклабился брат. — А доводчиков ему тут не сыскать.

   — Никого нету, упас Господь, — оглядел Семён пустынную, уже густо темнеющую окрестность.

Лишь у края пепелища, над обгорелыми ёлками вразнобой хлопало крыльями неугомонное воронье.

Сразу устрашась наползающей темноты, братья поспешили к лошади.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Вовсе не помышлял Кузьма задерживаться в Москве, да хвороба вынудила. Стали одолевать нестерпимые боли в груди — сказались-таки полученные в схватке с казаками Лисовского удары да маятное изнурительное странствие с пушкой. Остановился Кузьма не на нижегородском подворье, как ранее бывало, а в доме давнего знакомца по торговым делам Фёдора Андронова, где в отсутствие хозяина всем заправляла его хлопотливая и радушная сестра Афимья. Поила она Кузьму разными травными отварами, не уставая при том костить своего брата:

   — Спятил наш пострел, напрочь умишком тронулся, угораздило его связаться с Тушинским вором. Да, сказывают, там у проходимца в Тушине великой шишкой стал, из грязи в князи лезет. Вот она, спесь-то что с мужиками делает!.. Забыл Федька, что тятя у нас лаптями торговал. От меня, кровной его, нос воротит. Ох, чую, не кончит он добром!..

Наслышался Кузьма о московских перелётах, что от Шуйского к вору перебегают, а из воровского стана к Шуйскому да и обратно, смотря по тому, на чьей стороне перевес, куда ветер дует. Узнал кое-что дивное и о царе Василии Ивановиче, о его вере в ворожбу да знахарство, о пагубном попустительстве изменникам, о гибельном безволии и нерасторопности. Тяжело у него на сердце стало.

Чуть унялась боль, как он уже собрался в Александровскую слободу.