Жребий Кузьмы Минина

Не только отпор выступившему врагу, не только возврат спорного Смоленска и вовсе не престол для сына, которого манили на царство беглые тушинцы, нужны были Сигизмунду. Он помышлял безраздельно овладеть всей Московией, целиком подчинить её себе и обратить в католичество. Великий Рим приветствовал сей апостольский помысел, ещё ранее поощрив затею с самозванцем, а священный орден незабвенного Лойолы благословил короля на угодную Богу расправу со схизматами огнём и мечом. В просторной Московии было много места для иезуитских костров. Всякий разбой сочтётся за очищение от грехов, за святое дело. А у короля был и свой веский повод: кровную обиду нанесли ему московиты, соединившись с его первейшим врагом, родным дядей Карлом, который перекинулся к протестантам и лишил его шведской короны, самолично завладев ею. Не только военный, а великий крестовый поход задумал Сигизмунд.

Но что до того одичавшему в битвах вояке, который иззубренную баторовку[32] ставит выше любой веры и без разбору привечает в своих хоругвях католиков и протестантов, ариан и подлых московитских схизматов, лишь бы они были справными жолнерами?

Оставшись один, король подошёл к распятию на стене, истово зашептал:

— Патер ностер, кви эс ин коэлис!.. Фиат волюнтас туа...[33]

Он молился под грохот пушек, бивших по Смоленску.

2

Жолкевский замыслил напасть на супротивный лагерь перед рассветом. Лазутчики и двое перебежчиков донесли, что огромное русско-шведское войско безбоязненно и беспечно, не выставив стражи и забыв о дозорах, расположилось у села Клушина, а московские воеводы вкупе со шведскими предводителями Делагарди и Горном затеяли пиршество в богатом шатре Дмитрия Шуйского.

Неприятель впятеро, а то и вшестеро превосходил силы польного гетмана. Кроме шведов с русскими были наёмники — немцы и французы, вооружённые мушкетами. На клушинских околицах разместился большой пушечный наряд.

И всё же гетман не стал колебаться. Роковое напутствие Сигизмунда предуготовило выбор. Да, король готов пожертвовать им, выигрывая при любом исходе, но Станислав Жолкевский вовсе не хотел стать жертвой. В открытом бою он неизбежно бы потерпел поражение, и ныне ему выпадала единственная возможность не только не уронить своей чести, а навсегда закрепить за собой славу лучшего воителя. Не ради короля гетман одержит победу — ради себя.

К примкнувшим к нему хоругвям он присоединял всех, кого мог присоединить: захребетников и челядь младшего Салтыкова, разрозненные шляхетские отряды, ушедшие из Тушина, и конных донцов подоспевшего Заруцкого. Многим из них терять было нечего, и потому они увидели больше проку примкнуть к отважному Жолкевскому, чтобы при удаче не упустить заслуженной добычи, чем к привередливому королю, чтобы впустую мыкаться под Смоленском.

Весь расчёт гетмана был на внезапность. Оставив позади себя укреплённый обоз и почти всю пехоту, он в самое предвечерье тихо вывел со своего стана войско.

Полки Шуйского встали на ночлег вёрстах в четырёх, но дорога была так узка и проходила по такому густолесью, что пришлось тянуться голова за головой и убить на переход весь вечер и почти всю ночь. В сгустившемся мраке двигались особенно сторожко. Места были болотистыми, топкими, и спешившиеся всадники вели коней в поводу. Гетманскую карету выносили из низинных хлябей на руках, долго возились с двумя увязшими пушками. Ночная темь поневоле понуждала держаться вплотную друг к другу, отчего тут и там возникали заторы. Грязная жижа захлёстывала сапоги, росы дождём сыпались с потревоженных ветвей, сырость напитывала одежду, и четыре окаянных версты измотали так, что иным даже бывалым хотелось только отдыха. Однако гетман был непреклонен, и его нарочные, с чертыханьем пробиваясь назад по обочинам, подгоняли отстающих.

Уже светало, когда передние хоругви достигли опушки леса. Прямо перед ними за небольшим полем, там и сям перегороженным плетнями, виднелось беспредельное скопище недвижного москальского войска, почти вплотную к нему примыкали возы лагеря наёмников. В предрассветном сумраке смутно выделялись соломенные и тесовые кровли деревенских изб. Тягучие узкие полосы тумана стлались над полем, сбиваясь в облака у опушки и прикрывая гусарские хоругви. Но Жолкевский знал: лишь взойдёт солнце, туман вмиг рассеется.

Мешкать было нельзя, а всё же приходилось. Поджидая отставших, гетман хладнокровно расставлял вдоль леса подоспевшие сотни.

Удалая хоругвь князя Порыцкого оказалась среди первых и уже томилась в ожидании схватки. Поручик Самуил Маскевич из этой хоругви нетерпеливо поглядывал в сторону остановившегося неподалёку гетмана. Тяжёлое лицо воителя застыло в каменной недвижности и не выражало никакого воодушевления. Это был последний миг, когда Жолкевский, не дождавшись к намеченному сроку полного сбора своего войска, мог ещё отказаться от нападения, но он подавил в себе отчаяние.