Жребий Кузьмы Минина

Первые снега густо забелили Калугу. Всякий домишко в сугробной высокой шапке гляделся боярином. Даже почерневшие брёвна угрюмых дворовых тынов, опушённые снегом, словно повеселели. Звучно похрустывали под ногами идущих с коромыслами по воду молодок ещё не умятые тропки.

В городе — тишина, словно и не стояло тут по дворам цариково войско. Начало зимы, что не показала пока своего лютого норова, всегда почему-то обнадёживало и радовало.

Мягкий и чистый свет из трёх узорчатых окон скрадывал неопрятность цариковой трапезной, стены которой были небрежно завешаны кусками парчи, местами уже засаленной и захватанной в часы буйных попоек.

Заруцкий только усмехнулся, войдя сюда: не царские покои, а скоморошье гульбище. И сам вид царика помывал на усмешку. Лик заспанный, похмельный; в чёрных встрёпанных, будто разворошённое гнездо, волосьях на голове клочки лебяжьего пуха; щека расцарапана, и под глазом бурый подтёк. «Ого, — размыслил атаман, — ин в поле сечи учиняет, а ин у себя в хате».

Царик тщился показать, как он высоко почитает Заруцкого: сам усадил за стол, сам поднёс чарку. Нетто не почитать! Вернейшим слугой оказался Заруцкий, не бросил царика под Москвой и намедни разметал подступившее к Калуге воинство изменного Яна Сапеги. После всех незадач — и такая утеха!

Лисом юлил царик, угодливо распахивал душу, а польщённый Заруцкий поглаживал вислые усы да плутовато щурился. Не нравилась самозванцу эта усмешливость, однако таил он своё недовольство, ещё боле усердствуя в похвальбе.

   — Мы гонимы, а не гонящи, — рассуждал царик, — одначе паки и паки скажу: Москва сама до нас на поклон пожалует. Изведает панских палок и зараз будет. Уж неближни города ко мне льнут — и Казань и Вятка. Воздам по заслугам им, яко Господь: «Прославляющих мя прославлю...»

Увлёкшийся царик обернулся на красный угол, как бы призывая в свидетели Бога, но иконы там не было, и, на единое мгновение умолкнув, он продолжал с ещё большим пылом:

   — Склонится Москва! Але яз поставлю престол не в Москве, а в Астрахани. Там незламни хлопцы, там завше меня оборонят. Туда подадимся.

   — Нехай так, — согласно кивнул Заруцкий. У него не было ещё своих думок о грядущем дне, а как будут, он сумеет направить царика, куда надобно.

   — А ныне, — глаза царика гневно блеснули, — сечь и сечь ляхов! Саваофово им проклятье! Не спущу!..

С той поры, как он позорно бежал из Тушина, поляки стали его первыми недругами. Больше всех досадил царику Ян Сапега, который, вернувшись к нему в Коломенском, вдругорядь обернулся Иудой и предал за боярскую подачку. Поделом ныне досталось перемётчику: Заруцкий крепко проучил его у Калуги. Всех королевских приспешников и лазутчиков царик наказал нещадно топить в Оке, как незадолго перед тем утопил своего былого подданного, касимовского хана Ураз-Мухамеда, подосланного Сигизмундом из смоленского лагеря.

   — Гоже! — одобрил Заруцкий царика, потянувшись к чарке.

Распахнулись двери. В трапезную вошла Марина. Царик сразу вобрал головёнку в плечи, скукожился. Заруцкий, вскочив, молодецки поклонился.

Царика и золочёные одеяния не красили, атаман же в светлом жупане с медными пуговицами и в разлётистом синем кунтуше был пригож, статен, от него исходила жутковатая приманная сила, и Марина приязненно взглянула на него.

Она была на сносях, сквозь густые белила на припухшем лице проступали желтоватые пятна, широкое и пышное платье не могло скрыть брюхатости, но Марина всё же пыталась сохранить свою природную осанку и царственную величавость.

   — Буди здорова, наша матинко Марина Юрьевна![35] — приветствовал её Заруцкий, обжигая усмешливо дерзким взглядом. — Породи нам сынка Иванку.

   — Иванку? — вздёрнула брови Марина.

   — Самое царское имя, счастливое имя. Да и меня так кличут! — засмеялся атаман, и сабля на его боку, сверкая дорогими каменьями, заколыхалась.

Марина тоже улыбнулась, но тут же посмотрела на царика, и глаза её стали жёсткими, злыми. Ещё вчера захотелось царице дичи, даже во сне ей привиделся тушёный заяц в кислой сметане, как готовят его в Польше. И она весь день гнала мужа на ловитву, ныне же кулачным боем подняла с постели, но беспутный пропойца сразу забыл обо всём при виде чарки.

   — Ты ж мувил[36], ты ж!.. — Марина задохнулась от негодования.

   — Зараз, зараз, — смущённо залепетал царик и, не глядя на Заруцкого, ретировался к двери.

Выехав со двора, атаман оглушительно, с язвительным ликованием захохотал, так что даже конь под ним вздрогнул...

С неразлучным шутом Кошелевым и несколькими ловчими в окружении конной татарской стражи царик помчал за город на заячью травлю.

Было уже далеко за полдень, когда внезапно сполошно ударили колокола. Марина, почуяв неладное, заметалась по покоям.

Наконец объявился Кошелев, подкатился к ногам царицы, напуганный, долго не мог вымолвить ни слова. Ему дали напиться.