Жребий Кузьмы Минина

Однако всё пошло на пользу. Великодушие Пожарского было встречено одобрительным гулом служилых и посадских выборных людей. Благосклонно заулыбались и думные чины.

Дмитрий Михайлович знал, что меж ними был уговор не чинить ему помех, а напротив — всячески споспешествовать. Они уважили его за то, что не изменил Шуйскому, которому тоже верно служили и от которого удостоились высоких почестей. Морозов получил боярство и место первого воеводы в Казани, где пребывал до ухода под Москву в первое земское ополчение. Долгорукий тоже был обязан Шуйскому боярством и в придачу большим поместным окладом; ещё зимой он покинул московских бояр, с которыми сидел в осаде, не желая норовить ляхам. Головин же был родня Шуйским, ходил в походы вместе с Михаилом Скопиным, которому приходился шурином.

У всех троих ум был вельми ухищрён придворным лукавством. И всё бы ничего — нет царя, не надо и козней, да скрытность и бывалость больше склоняли их к опаси, чем отваге. Неохотно вникали думные в ежеденные потребы, избегали молвить последнее слово. К ним можно было прислушаться, но на них нельзя было положиться. Морозов прямо говорил Пожарскому: «За нами, боярами, люд не пойдёт, а посему управляйся сам, токмо б нам вреда не учинялося». Всё же Дмитрий Михайлович поначалу ничего не предпринимал без боярского ведома, будто был связан зароком. И только за одно то, что они благоволили к нему, не смел ни в чём перечить им. Но как не всякое упрямство — блажь, так и не всякая покладистость — благо.

Речь на совете велась о возможности скорого выступления на Москву, за что ратовали бежавшие из присягнувших псковскому вору полков Мирон Вельяминов да Исак Погожий.

После того как они сказали своё слово, с лавки вскочил Матвей Плещеев. Тот самый, что при Ляпунове хотел утопить в реке казаков-грабителей и вызвал возмущение против Прокофия. К нижегородскому ополчению Плещеев примкнул с отрядом в Балахне.

   — Куды на Москву? — сверкнул он воспалёнными, как у недужного горячкой, глазами. — С казацкими паскудами стакаться, что нову кровь всчиняют? Погань, помёт, скотское дерьмо — ни стыда, ни чести! Ляпунова им не прощу!..

Плещеев плюнул и резко опустился на лавку, несворотимый, злой. Бешено билась жила на впалом сухом виске.

   — В одно мыслю, — с расстановкою стал поддакивать Плещееву почтенный князь Фёдор Иванович Волконский, что был воеводой в ляпуновском ополчении да покинул его после смерти Прокофия. — Нельзя нам стоять подле Трубецкого и Заруцкого. Не купимши, продадут. Псковскому вору присягнули, яко истинному. А не при них ли в Калуге убивство свершилося? При них. И царь, ими славимый, при них безглавен боле месяца в церкви лежал. Что же они промолчали о том в таборах? Пошто утаили? Нет, нам с их кривдою не по пути.

   — Не о Заруцком печёмся — о вызволении московском, — хотел было объясниться и Погожий, известный тут не ратными делами, а тем, что был рындой у даря Василия, но Погожего прервал Головин.

   — Знамое дело — Москва, — молвил он, поглаживая большим пальцем по усам и бороде. — Да деться ей некуда, не убежит, а, стало быть, и ляхам там сидеть. Казаки же злодейские их стерегут неотступно. И пущай стерегут. — Головин лукаво сощурился, поколупал мизинцем в ухе. — Ляхам от того досада и вред. Оное всё нам на руку. — Крупный покатый лоб Головина разгладился и как бы посветлел. — Мы той порой зачнём усмирение вкруг Престольной. Помалу, потиху. Чтоб и грудь была в железе, и спина не гола. Посему не вызволение Москвы, а очищение земли — вящая печаль. — Усмехнулся в бороду. — С очищением и податей в достатке имать сможем, будет с кого.

Когда Головин, показавший, что не зря был в советниках у Скопина-Шуйского, замолчал, Морозов обратился к Пожарскому:

   — Не откроешь ли, князь, умышленья свои?

Пожарский не стал растекаться мыслию, сказал вкратце:

   — Сами, господа, ведаете: не можем мы спешить. Окрест — всё не наше. Нам заставы надобны в Твери и Бежецке, в Антоновом монастыре, да в Угличе, да в Переславле. Там допрежь укрепимся и своих воевод посадим. Идти же к Престольной наскоро — без проку. Может, и повезёт: возьмём Москву с маху. Да не угодить бы самим в осаду. Заместо поляков.

   — Какой же срок в Ярославле стоять надумали? — с места выкрикнул земский староста Микитников.

   — Месяц, а то и боле.

Нестройным разноголосым гулом наполнилась изба. Полёта человек, собравшихся в ней, приняли последние слова Пожарского с недоумением. Некоторые даже привстали с лавок: не ослышались ли? Выбранные в совет посадские, — а были тут только ярославцы, большей частью люди торговые, — взволновались не на шутку: ишь, что на уме у Пожарского — держать ополчение в городе, зело накладно выйдет, не по расчётам.

   — Небось, княже, сызнова от ратованья уклоняешься, — подкольнул Дмитрия Михайловича сидевший рядом Бутурлин, намекая на исход всех перетолков и опасений, что были в Нижнем.

Лицо у Пожарского дёрнулось, но голос остался ровным: