Жребий окаянный. Браслет

— Ох и молодежь нонче выросла… — укоризненно произнес кормщик, откровенно и искренне сокрушаясь. — Разве ж так было ране-то? Да русский человек постеснялся бы и слова такие произнести.

Ермил вновь хохотнул:

— Старики всегда на молодежь сетовали. Не та, мол, молодежь пошла, что раньше.

— Нет, не говори, Ермил, — не согласился кормщик. — Такого безобразия, как нонче, никогда и нигде не было. Когда ж такое было слыхано, чтоб государь от своего государства отказался, выделил себе опричный удел, а все остальное Земству отдал? А? Это где ж такое было? Вот тебе и молодой царь. Я так понимаю, что ежели нет у тебя сил государством управлять, так откажись совсем, а не устраивай безобразие.

— То не нашего ума дела. — В голосе Ермила теперь не было и намека на усмешку. — За такие разговоры знаешь что опричные сделают, если кто донесет на тебя?

«Ага, опричнина, земщина… Значит, попали мы точно, в нужное время. Одно только непонятно: при чем здесь молодой царь? — удивился Валентин. — Хотя…»

— А кто ж на меня донесет, Ермилушка? Здесь только мы с тобой. Хозяйский сынок спит, гребцы далеко… Разве что ты?

— Не болтай лишнего, дед. Знай себе держи кормило. Постой, постой…

— Что такое, Ермилушка?

— Погляди назад. Никак нас кто-то нагоняет. Не разбойники ли?

Некоторое время собеседники молчали, видимо вглядываясь в догонявшее судно.

— Споро идут, — раздался голос кормщика. — Лодка невелика. Вшестером на веслах, один на кормиле, один без дела на носу сидит. Мене чем через полчаса настигнут… Да ты не боись, Ермил. У нас пятьдесят человек, да у каждого дубина и нож имеются, да весла еще…

— А если у них самопалы? Да не по одному на душу?

— Не-э… Не могут быть разбойники. Разбойников надо было бояться, когда мы в Орел с деньгами шли. А теперь-то чего? Все видели, что деньги мы потратили, зерно загрузили и домой повернули. Нешто только… Зерно они надумали у нас отобрать? Да не-э… Не боись, Ермил. Не могут быть разбойники. А даже если и разбойники… Все одно их побьем.

— А ежели они подойдут да из самопалов — в упор? И еще залп? А потом перезарядят да еще? А?

— Так у нас же и денег уже нет. А зачем разбойникам столько зерна?

— А ежели они сначала стрелять будут, а потом разбираться — есть у нас деньги или нет?

Кормщик тяжело вздохнул:

— Вот о том я тебе и толковал. Нет нынче в государстве порядка, а все потому, что молодежь вся порченая пошла. Ладно… Пойди Шелягу предупреди, что к берегу приставать будем. Все равно солнце на закат пошло, придется на ночлег останавливаться. А ежели нас разбойники с самопалами догоняют, то лучше их встренуть на берегу. Скажи Шеляге, чтоб, как к берегу пристанем, четверо пущай канаты вяжут, а остальные с дубинами на берегу затаятся. А я уж разбойничков здесь, на своем месте, встрену.

— Добро, — согласился Ермил.

Звук шагов перед пологом, закрывающем вход в палатку возник так быстро, что Валентин едва успел плюхнуться на матрас и притвориться спящим. Зашуршал отодвигаемый полог.

— Эй, Михайла, проснись. — Ермил настойчиво потряс Валентина за плечо. — Проснись, к берегу пристаем.

— А-а? Чего? — Валентин старательно изобразил только что проснувшегося человека. — Чего надо-то?

— Лодка нас какая-то догоняет. Разбойники, может. К берегу сейчас пристанем. Так ты сразу сигай с расшивы да на берегу спрячься. — Дав указания, Ермил выбрался из палатки и направился на нос, к Шеляге.

Команда у деда, судя по всему, была опытной, так как не прошло и пяти минут, как расшива причалила под высокий песчаный обрыв, а гребцы укрылись на берегу, наблюдая из-за кустов за приближающейся лодкой. На расшиве остался лишь кормщик. Валентин лежал на траве рядом с мордатым веснушчатым Ванькой, сжимавшим в руках увесистую дубину.

— И че они испужались? — бубнил Ванька почти в самое ухо. — Всего-то восемь душ. Вот ужо мы их…

Валентин не реагировал на это бормотание, молча глядя, как лодка врезалась носом в песчаный берег позади их баржи и прибывшие на ней люди выходят на берег.

— Здравствуйте, добрые люди. По какой надобности путешествуете? — Кормщик решил начать разговор первым.

— Это митряевская расшива? — уточнил один из новоприбывших, не отвечая на приветствие.

— Ну…

— Я орловский губной староста. Вот этот вот достопочтенный орловский горожанин, — говоривший указал на одного из своих спутников, — утверждает, что двое митряевских гребцов похитили его наручный браслет. А слова его подтверждает служка кабацкий. Вот. — И он указал пальцем на второго.

Валентин сразу же узнал того, которого назвали достопочтенным орловским горожанином. Это был тот самый кудлатый, с чьей руки он содрал браслет. Узнал его, видимо, и Ванька, так как, едва лишь зашла речь о браслете, тут же перестал бубнить и начал внимательно вслушиваться в разговор, ведущийся у расшивы.

— Да у меня гребцов пятьдесят душ, — ответил кормщик. — Это которые же из них? Как выглядят? — Он сокрушенно покрутил головой. — Однако, не верится мне, чтоб мои воровством занялись.

— Один высокий такой, рыжий, а второй — пониже, смуглявый. Они из нашего кабака товарища своего забирали, — затараторил кабацкий служка.