Жребий окаянный. Браслет

— Понял, о ком речь. — Кормщик кивнул. Он приставил ладонь ко рту и крикнул: — Эй, Шеляга, Рыжий, спуститесь-ка сюда. — Сам он тоже сошел по сходням на берег и подошел к орловскому губному старосте и людям, прибывшим с ним. — Ты сам видел, что это они? — грозно спросил он, подойдя вплотную к служке.

— А кто ж еще? — слегка опешил служка. — Только они туда и подходили. Господин вот… — он указал на кудлатого, — спали. И ваш человек — тоже, но у другого конца. Вот так вот. — Он показал, как спали за столом Валентин и кудлатый. — А тут, значит, двое ваших подходят, товарища своего хватают и волокут.

— И что? — переспросил кормщик. — Ты сам видел, как они снимали браслет?

Шеляга и рыжий Ванька уже спустились к воде и, не торопясь, подходили к беседовавшим на берегу.

— Так больше некому. Никто туда боле не подходил. Только они. А господин проснулись — а браслета-то и нетути.

— Понятно, не видел. А что за браслет-то? — Он повернулся к несчастному хозяину браслета. — Небось золотой, с лалами[2] да яхонтами? — Последнюю фразу он произнес с нескрываемым сарказмом.

— Нет-нет. — Кудлатый выглядел слегка смущенным. — Обычное олово. В палец шириной, а на нем собака отлита.

— Говорят, вы браслет наручный взяли вот у него. — Кормщик обернулся к подошедшим Шеляге и Ивану.

— Кто?! Я?! Взял?! — заполошно заорал Ванька. — Вот глядите! — Он содрал с себя рубаху и бросил ее на песок, после чего одним рывком развязал узел веревки, подпоясывавшей порты. Они тут же свалились вниз, и Ванька предстал перед всей честной компанией в чем мать родила. Из всей одежды на нем остался лишь нательный крест.

Шеляга был не столь экстравагантен. Он лишь почесал пятерней в затылке и уверенно заявил:

— Не, не брали мы. Хошь, крест на том поцелую. — Он вытащил из-под рубахи нательный крест, поцеловал его и сказал: — Не брал я у него ничего, на чем и крест целую.

Ванька тоже поцеловал крест.

— Я к нему и пальцем не докоснулся. Я его даже и не видел, был он в том кабаке иль нет. — Ванька поднял портки и принялся подпоясываться веревкой.

— Ну вот. — Кормщик развел руки в стороны. — Не брали мои ребята.

— Пусть они с нами в Орел поедут для дознания, — не очень уверенно заявил губной староста.

— Нет, — жестко отрезал кормщик. — У меня каждый человек и каждый час на счету. Мне груз хозяину надо к сроку доставить. Хочешь, проводи здесь свое дознание до завтрашнего восхода. Хотя… Вроде уж все провели. Тут и так все ясно. Служка толком ничего и не видел, ребята мои крест целуют, что не брали у него этого браслета. Чего ж еще?

— Да, но… — Губной староста продолжал мяться.

— Может, ты расшиву хочешь осмотреть? — предложил кормщик.

— Пожалуй что, — обрадовался староста. — Я и два пристава со мной.

Трое вслед за кормщиком поднялись на расшиву. Остальные из приехавших со старостой, потеряв интерес к происходящему, вернулись в свою лодку, и лишь кудлатый остался на берегу с Шелягой и Ванькой.

— Ребятушки, — взмолился он, — бог с ним, с этим старостой, вы на него внимания не обращайте. Заплатил я ему, вот он и старается. Вы, если брали, уж верните мне браслет, я хорошо заплачу.

— И сколько ж стоит такая игрушка? — поинтересовался Шеляга.

— Пять, пять рублей дам. Семь…

— Эвон как… — крякнул Шеляга.

— Да не брали мы ниче… — Ванька лениво махнул рукой.

— Десять…

— Эх! — жалобно вздохнул Ванька. — Кабы знал, так я бы точно исхитил его у тебя. За десять-то рублев… Да за эти деньги я и родных отца с матерью продам. Эх, жаль, что нет у нас твоего браслета. Пойдем, Шеляга.

С этими словами он отвернулся от кудлатого и, сопровождаемый своим товарищем, направился к тропинке, ведущей на верх обрыва.

Губной староста с приставами же прошлись по всей расшиве и даже по предложению кормщика заглянули в трюм, по завязку набитый зерном. Староста даже, изображая дотошность, запустил в зерно руку по локоть, пошурудил там и, понятно, ничего не найдя, с виноватым видом обратился к кудлатому, так и стоящему на берегу:

— Нет у них ничего…

Кудлатый с досадой махнул рукой и направился к лодке.

— Вы уж без обид… — молвил губной староста, обращаясь к кормщику. — Город наш молодой, так что мы каждому купцу рады. А уж таким, как Митряевы… Приходите и на следующий год.

— А чего на следующий, — ответил кормщик. — Я и в этом еще успею конец сделать. Зерна ныне много.

— Вот это дело. А с браслетом этим… Не обращайте внимания.

— Да уж… Странно только, чтоб за простой оловяшкой губной староста погоню снаряжал да за столько верст гнался…

— Вы уж без обид. Человек уж очень сильно просил. Дорог чем-то ему браслет этот. Промашка вышла, извините. — Эти слова староста произнес, уже сойдя с расшивы на берег.

Кормщик дождался, пока нежданные гости загрузились в свою лодку и отошли вверх по течению на сотню сажен, после чего гаркнул во всю мощь своей глотки:

— Эй, Шеляга, пошли караульных на расшиву!

Над высоким берегом уже поднималась струйка белесого дыма, свидетельствующая о том, что проголодавшейся команде еще засветло удастся поужинать.