Жребий. Рассказы о писателях

Казаков, я знаю (об этом есть в его письмах ко мне), мечтал о собственном романе, как мечтает каждый прозаик, и он писал — с подстрочника — «Кровь и пот», как пишут свое, перевоплощаясь в героев: трогательно чистого душой, несчастливого в любви, многострадального — и несущего в себе необходимую для строительства нового мира твердость казаха Еламана: обласканного всем мыслимым для казаха счастьем — и обреченного мурзу Тарпирбергена; во множество других персонажей романа-эпопеи. С поразительным художественным мастерством выписаны в последней части трилогии — романе «Крушение» — социально-психологические портреты исторических личностей: Колчака, генерала Чернова. Они написаны с тактом, без пережима или сгущения красок, со знанием не только отведенного им историей места, но и сложной, трагической неоднозначности человеческих натур. То же можно сказать и о других русских героях романа: отце и сыне Федоровых, Рошалях...

За роман-трилогию «Кровь и пот» Абдижамил Нурпеисов получил в 1974 году Государственную премию СССР. Роман переведен на многие языки мира. Будь на то моя воля, я бы присуждал ежегодно, или как-то еще, высокую премию за лучший перевод с иноязычного на русский. Такую премию в высшей степени заслужил Юрий Павлович Казаков. Чтение романа «Кровь и пот»... Я подбираю слово, чтобы высказать главное впечатление. Это упоительное чтение. У романа вечная жизнь. Он — в творческой судьбе Нурпеисова и, в равной степени, Казакова; как говорится, весомый вклад в советскую многонациональную литературу. И в мировую.

———

...Да, так вот. Продолжаю письмо Казакова ко мне, давнее, декабрьское, 1968 года.

«Тебе не попадались в «Новом мире» стихи Ахмадулиной про переделкинскую зиму? Как всегда, прелестны. «Средь переделкинских дерев...» и что-то там еще. Умиляют меня эти «дерев», «стогны» и т. п.

У нас зима хорошо взялась, я уж предвкушаю свои рассказы (после сценария), Новый год, Рождество... У нас тут поселок пуст, три дома только живут — Леонтовичи, еще кто-то и я. Темно, дико, крыши белеют в черноте лесов, иногда чуть слышен перестук электрички. <...>

Ты не читал № 8 «Нового мира»? Там должна быть повесть Лихоносова. Интересно, что это за штука? <...>

В январе, в середине или в конце, мы с Васей Росляковым <...> едем в Алма-Ату и Фрунзе. Поскольку неоднократно ты выражал зависть моим сношениям с киргиз-кайсаками, то вот тебе мое слово: если хочешь, присоединяйся. Я там тебя со всеми сведу, а сосватаешься ты уж сам с кем-нибудь. Будем жить в <...> санаториях, кушать яблоки-апорт и работать <...>

Это, старичок, серьезное предложение, и ты решай. Если решишь ехать, то дней за пять до поездки мы тебе дадим телеграмму, ты с нами съедешься и покатим все вместе.

Ну, будь здоров, милый, целую: и остаюсь твой

Ю. Казаков.

Пиши!

Ты оч. хорошо делаешь, что пишешь мне на машинке, а то почерк у тебя дикий».

И еще одно письмо из той, самой активной в смысле нашей с Юрой переписки, поры:

«Ну вот, старина, дело к свету пошло, на минуту день прибавился, глядишь, и до светлых денечков доживем, когда одна заря сменить другую и т. д.

С чего бы это у тебя <...> заболела? И думал ли ты о том, что она у тебя заболит в майские дни 59 года в Малеевке?

А ведь как мало талантов на Святой Руси, как подумаешь, бог ты мой! Ведь тогда, почти десять лет назад, собраны были, по мнению СП, лучшие силы молодые в количестве 50 голов — и что же? <...>

Разбередил ты меня своим пребыванием в Гаграх и т. д. — я там с 60 года не был. А побывал ли ты в Пицунде? Я ее застал еще в девственном виде — одни сосны были да рыбаки, у которых покупал я копченую и свежую барабульку, и отваливалась тогда там кора с эвкалиптов, ребятишки жгли из нее костры, и по вечерам монастырь розовел сквозь лекарственный дым, а по утрам грузины стреляли по полям перепелок и потом продавали на базаре связками. Кстати, об охоте <...>. Зайца действительно очень много в этом году, я, к сожалению, не тропил, все с <...> Нурпеисовым вожусь, но после Нового года займусь, благо снегу еще немного, можно ходить по лесу. <...>

Будущим летом мы хотим прокатиться на нашей знаменитой «Веге» по Ладоге да по Онеге, и даже есть мыслишка пройти из Онежск. оз. через Беломорканал в Сороку, а там «каботажно», т. е. вдоль берега — на Онегу, Лямцы, Летний Наволок, Лопшеньгу и т. д. — до Архангельска. Если ты не прочь, забронируем тебе местечко. На веслах посидишь, на парусах поработаешь <...>

Ну, привет, милый, с Новым годом тебя, с новым, как говорится, счастьем. Оно, т. е. счастье, глядишь, нет-нет да и посетит нас, недостойных, и не все оно позади, а и впереди немало будет, пока обратимся в «кости сокровенны», и тогда уж ничего не будет.

Пиши мне, старина, я твои письма буду хранить, чтобы было чем прокормиться потом каким-нибудь горышеведам (или горышинистам?).

Ю. Казаков».

Вот как распорядилась судьба: я стал казаковедом, и письма Юрины мне пригодились.

«Абрамцево, 23 марта 69.