Жребий. Рассказы о писателях

Так было в двадцатые годы. В начале шестидесятых, руководя нашим литобъединением, Михаил Леонидович Слонимский на каждом занятии загорался, на глазах молодел. Я думаю, можно предположить без натяжки, что дух, паривший у нас, скрещение не только творческих индивидуальностей, но и разнообразнейшего жизненного опыта возвращали его в молодость. Неважно, как он оценивал художнический потенциал того или иного члена литобъединения, скажем, Виктора Курочкина, Андрея Битова, Сергея Тхоржевского или Виктора Конецкого (впрочем, едва ли он ошибался в прогнозах); читая только что явившуюся на свет прозу, повести и рассказы, Слонимский попадал в такой же, как во времена его молодости (разумеется, на ином социальном фоне), созидаемый заново, полный боренья, страстей и трагедий, населенный такими разными лицами реальный, действительный мир — и волновался, переживал, негодовал или ласково улыбался. Он так любил жизнь!

Мы говорили о литературе, читали свои сочинения, и все это поверялось тем опытом, что был у нас за плечами; приобретал его всяк на свой лад. Я только что возвратился с Алтая, после трех лет целины; Борис Сергуненков приезжал на занятия с кордона, он был лесником; Сергей Тхоржевский семь лет рубал уголек на шахтах Воркуты; Виктор Конецкий вступил в литобъединение в должности капитана сейнера, только что совершив арктический перегон — за одну навигацию от Мурманска до Находки; Виктор Голявкин поражал своих однокашников по Академии художеств буйством красок, свободой и дерзостью мазка, а нас, литкружковцев — необычайным словесным узором, иронией и гротеском своих коротких рассказов; Владимир Ляленков добирался до Дома книги на Невском, где мы заседали, на медленном в ту пору поезде из Пикалева, он там строил, в должности прораба, новый город; Виктор Курочкин в блокадном Ленинграде затачивал снаряды, впоследствии прошел командиром самоходки от Днепра до Праги, в послевоенное лихолетье работал народным судьей...

Честное слово, Михаилу Леонидовичу Слонимскому интересно было руководить таким литкружком!

Тут надо оговориться: Слонимский не ставил знака равенства между профессиональной оснащенностью писателя и степенью его «бывалости». Он был кость от кости интеллигентом, истины ради это следует подчеркнуть. И сам он подчеркивал — в «Автобиографии», предварившей собрание сочинений 1969 года, написал: «Родился я в 1897 году в Петербурге. Дед мой — ученый, отец — литератор, дядя (брат матери) профессор С. А. Венгеров, известный литературовед, пушкинист. Вообще рода я интеллигентского — ученые, литераторы, музыканты...»

Чтобы судить о силе, живучести художественного генетического начала или, проще сказать, закваски в роду Слонимских, здесь к месту вспомнить, что сын Михаила Леонидовича Сергей Слонимский ныне известный композитор.

В той же «Автобиографии» Михаил Слонимский счел нужным сообщить о себе и такие, принципиально важные для всей его творческой судьбы и гражданской позиции сведения: «В январе 1915 года, семнадцати лет... ушел добровольцем на фронт первой мировой войны. В результате получилось своеобразное «хождение в народ», во всяком случае — в самую жестокую реальность. Кошмары и нелепости несправедливой войны истребляли иллюзии, показывали обнаженную правду».

«Хождение в народ», традиционное для русской интеллигенции с первоначала ее становления, оказывалось плодотворным при том условии, если «народ» понимали в широком реально-историческом плане, видя в нем не «меньшого страждущего брата», не инертную массу, а основополагающую и движущую силу национального и государственного бытия, будь то крестьянин, рабочий, солдат или деятель просвещения. Слонимский воспринял традицию как путеводную нить, порвал — надо думать, не без боли — с привычной для него «средой обитания», хлебнул лиха в окопах первой мировой войны — и результат не замедлил сказаться. Его первая книга «Шестой стрелковый» неоднократно переиздавалась и оставила по себе заметный след в анналах нашей критики.

Читая сегодня ранние вещи Михаила Слонимского, думаю сразу о многом. Назвать автора «Шестого стрелкового» молодым писателем в сегодняшнем нашем понимании даже в голову не приходит, — настолько быстро он повзрослел на войне, настолько причудливо и органично соединился его интеллигентский духовный опыт с опытом солдата на несправедливой, безумной, кровавой войне.

Рассказом «Шестой стрелковый» открывается одноименная книга. Потрепанный в боях шестой стрелковый полк отведен на отдых в полесскую деревушку Емелистье. Болото кругом. Туманы, карликовые на болоте березки. Хлипкие, как грибы-обабки, полесские мужики... Впрочем, каких-либо описаний природы, пейзажей или портретных характеристик здесь нет. Кстати сказать, их не будет и в последующих сочинениях Михаила Слонимского. В ранних вещах пейзаж, портрет — это метафора, символ, впоследствии — чуть заметный мазок на палитре, оттенок фона...