Жребий вечности

Корабли уходили на закате. Овеянное песками африканское солнце угасало на огромной жаровне пепельно-бурого перевала, неохотно уступая прибрежное взгорье и подковообразную синеву залива прохладному морскому ветру.

– В шторм уходим, – невозмутимо проговорил командор Аугштайн, с трудом проталкивая свои слова сквозь дребезжащую хрипоту обожженной шнапсом и ливийской жарой глотки. – Не мешало бы переждать вон за тем скалистым мыском, – указал мундштуком трубки на заползающую в залив скалистую гиену. – Самые сильные удары придутся на его оконечность.

– Какой еще шторм? Это не шторм, это дер-рь-мо! Если мы задержимся здесь, то завтра у этого мыска будут чернеть только остовы ваших судов. – О чем бы ни шла речь, слова оберштурмбаннфюрер Шмидт произносил с такой циничной брезгливостью, словно избавлялся от них, как от муторной нечисти. Кроме одного, незаменимого, которое оберштурмбаннфюрер умел преподносить миру так, как позволял себе делать это только он: «дер-рь-мо!» При этом произносил он его всегда с каким-то странным подобострастием.

Выбритое, выпестованное восточными кремами лицо его не знало иного выражения, кроме все того же брезгливого, презрительного снисхождения. Весь окружающий мир фон Шмидт воспринимал так, как способен воспринимать его истинный аристократ, случайно забредший в район городских свалок.

– Вы, как всегда, преувеличиваете, подполковник, – так и не запомнил эсэсовское название его чина командор.

– Мы ведь с вами не в германском порту, под прикрытием авиации и береговых батарей. Завтра англичанам уже будет известно, что за груз на наших линкорах и почему нас прикрывают два эсминца. И тогда могилы наши окажутся усыпанными золотом.

– Уверен, что они знали об этом еще вчера, – раздраженно сплюнул за борт командор.

– Если бы это было так, англичане растерзали бы вас еще до моего прибытия.

На борт флагманского линкора оберштурмбаннфюрер ступил только два часа назад, но его присутствие уже начинало раздражать Аугштайна. Как и вездесущесть эсэсманов из его охранного отряда.

– Просто они еще не поняли, сколько здесь всего. И основные силы их заняты сейчас в Тунисе.

– Кстати, команде известно, что именно погружено на корабли?

– Преувеличиваете, подполковник.

– Никто, кроме вас?

– Сказать, что я знаю – тоже преувеличение.

«Тем лучше. Меньше придется убирать, заметая следы», – брезгливо обронил про себя Шмидт.

Оглянувшись, он увидел подполковника Крона, представлявшего здесь фельдмаршала Роммеля. С тех пор когда командующий узнал о его встрече с Гиммлером, он уже действительно не доверял ему. И даже не пытался это скрывать.

«Очевидно, этот вермахтовец думает сейчас о том же: как избавиться от тебя», – желчно ухмыльнулся оберштурмбаннфюрер.

– Вас не укачивает, господин подполковник? – иронично поинтересовался он, стараясь не очень-то выплескивать свою брезгливую ироничность на голову этого располневшего, безбожно потеющего коротышки.

– Н-нет. – В июне сорок первого Крон был контужен на Восточном фронте, где-то в районе Бреста, и с тех пор оставался загадочно молчаливым и ритуально немногословным. – П-по-настоящему н-нас начнет «укачивать» в Италии, когда будем пробиваться к тайникам и когда за нами начнется охота, как за перепелами.

– Как всегда, преувеличиваете, подполковник, – заметил командор, на сей раз безмятежно сплевывая себе под ноги. Он плевался везде и всегда, причем делал это с каким-то совершенно необъяснимым наслаждением, выражая своими плевками целую гамму чувств и отношений к собеседнику, событиям, всему окружающему миру. – И позволю себе напомнить, господа, что вы находитесь на корабле, командовать которым поручено мне. А я не потерплю…

Этот рослый мрачный тип, с прыщеватым и мертвецки бледным, словно бы напрочь отмороженным лицом, знал, что говорил. Он уже понял, что подполковник со своими вермахтовцами представляет здесь интересы Роммеля, а оберштурмбаннфюрер со своими черномундирниками – Гиммлера. И на каждом из линкоров было по десять солдат подполковника и по пять солдат Шмидта. Они-то и составляли отряд, который должен был отвечать за сохранность контейнеров на море и суше.

Зачем понадобилось дробить охрану на два отряда с двумя подполковниками во главе, этого командор понять не мог. Но что поделаешь, у береговых крыс все делается не по-человечески. Аугштайн не желал вмешиваться в их грызню, но в то же время твердо был намерен не допустить, чтобы они схватились еще здесь, на борту линкора «Барбаросса».

Как командор, он мог бы сформулировать напоминание и порезче. И, несомненно, сделает это, как только почувствует, что оба пехотинца явно преувеличивают свое значение на борту.

Передовой эсминец сопровождения уже вышел за гряду мелких скалистых островков и, развернувшись бортом к «Барбароссе», начал не спеша выползать в открытое море. Сейчас он напоминал волка-вожака, который, выводя свою стаю из бора, опасливо обнюхивает окрестности. Второй эсминец, которому надлежало заключать кильватерный строй, держался пока чуть в сторонке, между двумя линкорами, как бы прикрывая их с более открытой стороны бухты.