Жребий вечности

– Какая долгая, теплая ночь, – томно вздохнула Эльза Аленберн, оставляя очередную бесплодную попытку зажечь лежащего рядом с ней мужчину и даже чуть отодвигаясь от него. – В последние годы жизнь редко дарит нам подобные ночи, но еще реже предоставляется возможность разумно распорядиться ими.

Гиммлеру нечего было ответить на это «душевное рыдание» неудовлетворенной женщины. Он прекрасно знал: чем яростнее пытается разжечь костер собственной страсти, тем безнадежнее оказывается сие занятие.

Приподнявшись на локте, рейхсфюрер склонился над Эльзой и жаждущим взглядом осмотрел ее залитую луной грудь, которая сейчас, оголенной, представлялась ему куда более пышной, нежели под френчем офицера СС, и ничуть не уступала груди Фриды. Загипнотизированная его взглядом, Аленберн притихла, замерла, вытянув руки по швам, словно новобранец перед полковником медицинской службы. И без того бледное лицо ее казалось теперь синевато-безжизненным и больше напоминало гипсовый слепок, нежели лицо томящейся в постели женщины.

«…Фрида!.. – невольно отшатнулся Гиммлер. – Как же Эльза похожа сейчас на Фриду Вагнер, какой она запомнилась тогда, в день ее гибели!»

Вот уже несколько лет, как Генрих почти не вспоминал о ней. Старался не вспоминать. Однако облик былой сожительницы нет-нет да и всплывал в его памяти, его сознании.

– Фрида… – едва слышно простонал он, совершенно забыв, что произносит имя этой женщины вслух.

– Простите, рейхсфюрер? – ожила посмертная маска Фриды. – Мне послышалось, будто…

– Вот именно, – резко отрубил Гиммлер. – Вам всего лишь послышалось.

Он хотел тотчас же подняться с постели, однако Эльза мягко придержала его за руку, испугавшись, как бы невольно заданный вопрос не испортил их еще только устанавливающиеся отношения.

– Не тушуйтесь, Генрих, – как можно ласковее проворковала она. – Такое иногда случается. Можете считать, что я не расслышала этого имени.

А ведь тогда, в 1919-м, в прокуренном номере захудалого отельчика, расположенного в злачном районе Моабита, его ссора с известной в городе проституткой Фридой Вагнер[49] началась как раз из-за того, что в порыве страсти она произнесла имя мужчины, которому, по всей вероятности, отдавалась прошлым вечером. Пауль – вот как звали этого рокового сластолюбца. Генрих запомнил не только само имя, но и то, с какой истомой Фрида произнесла его, представляя себе, что вместо Гиммлера обнимает своего любовника и сутенера. «О, как это прекрасно, Пауль. Ты неподражаем».

Гиммлеру и раньше приходилось ловить Фриду на том, что она забывалась и произносила имя одного из своих недавних партнеров, однако всякий раз делал вид, будто ничего не произошло. В конце концов, таковой была профессия Фриды. И лишь благодаря ее ремеслу они могли оплачивать свой номер и даже кое-что оставлять на пропитание. Но тогда он вдруг сорвался. Он давно искал повод для того, чтобы покончить с их взаимоотношениями. Генриху надоело выслушивать угрозы от соперничавших с ним сутенеров, постоянно опасаться полиции, бояться, что однажды они оба окажутся сифилитиками.

В последние дни они много и шумно ссорились. Однажды соседи даже вызвали полицейского, который составил протокол. Словом, до поры до времени ему кое-как удавалось усмирить и свою подругу, и себя. Но истерические изобличения ее становились все откровеннее и наглее. Всерьез занявшись политической карьерой, Генрих решил избавиться от прошлого самым древним и надежным способом – убрав наиболее опасного свидетеля.

– Ну вот, видишь, – успокоенно пробормотала гауптштурмфюрер Аленберн. Так и не обнаружив в душе мужчины никакого излома, она вновь привлекла его к себе. Забывшись, Гиммлер почти не замечал усилий, которые все это время прилагала Эльза, чтобы не дать ему уйти раздосадованным и угнетенным. – Природа не так уж беспощадна к вам, как это могло бы показаться в порыве отчаяния. Увядание плоти далеко не всегда связано с увяданием души.

Гиммлер вновь приподнялся на локте и уже собирался бросить в лицо философствующей лебенсборн-сводницы нечто резкое, что позволило бы ему тотчас же покинуть ее «келью». Но как раз в эту минуту неожиданно почувствовал, что плоть его действительно оживает. Еще не будучи уверенным, что этого импульса достаточно, чтобы решаться на какие-то действия, Генрих взревел, как пронзенный рогом соперника тур, наблюдавший за тем, как уводят его самку, и ринулся на обхватившую его руками женщину.

В последний раз с таким яростным отчаянием он набрасывался только на Фриду Вагнер в ту, «варфоломеевскую», ночь, прежде чем навсегда распрощаться с ней.

7

Когда радист сообщил командору, что конвой вот-вот может оказаться в эпицентре урагана, барон, как всегда, проворчал: «Опять эти гадалки из метеостанции врут», – но все же приказал изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.