Жребий

Очередное письмо Коки возвратилось к ней с пометкой: "Адресат выбыл". Она стала терпеливо ждать вестей, полагая, что его перебросили нановое место. Прошло месяца два — писем от него не поступало. Кока забеспокоилась и написала в спецчасть тюрьмы. Оттуда ответили: освобожден по амнистии. Кока не поверила. Так где же он? Остался во Владимире? Сбросили с поезда по дороге к ней? Убили?.. Кока перебрала десятки вариантов, — и ни в один из них она не могла поверить.

Потянулись тягостные месяцы молчания. Она чувствовала сердцем, что он жив. Он не тот человек, с которым можно расправиться без особых усилий. Он все равно должен к ней явиться. Должен. Перечитывала его письма. А время шло, он не обнаруживался, и она уже начинала подумывать, что, может быть, с ним случилась какая-то беда.

Но он все-таки заявился. Когда уже сам поступил на вечернее отделение пединститута. Возник, как видение, и исчез, разбередив ей всю душу.

В деканате педиатрического факультета он узнал, где она проживает. В общежитии поднимался на третий этаж с замирающим сердцем и боялся, что при встрече с ней, он, как мальчишка, может пустить слезу. Внутренне пытался себя зажать. Господи, сейчас он увидит ее — ее, кого он лелеял все эти годы в себе с глубочайшей нежностью!..

Дверь комнаты была приоткрыта. Слышался оттуда разговор. Нетудыхин потянул дверь на себя и вошел без стука.

В комнате, заставленной четырьмя койками, рослый парень пытался притянуть к себе темноволосую девушку и поцеловать ее. Она повернулась на шум открывшейся двери и замерла.

— Вы к кому? — спросил у Нетудыхина парень, совсем не обескуражившись тем, что Нетудыхин застал их в столь пикантной ситуации. Нетудыхин ничего не ответил.

Они, разумеется, узнали друг друга. Ах, какая она показалась ему расцветшая и красивая! Преступно красивая! Сцена тонула в свинцовом молчании. Лицо ее залилось румянцем.

— Вам кто нужен? — уже нагловато и даже с некоторым раздражением переспросил парень.

Не обращая никакого внимания на заданный вопрос, Нетудыхин сказал:

— Я же тебе говорил, я обязательно вернусь!

И вышел из комнаты.

— Ти-и-има! — закричала она ему вслед. — Подожди! Я все объясню!

Он стремительно побежал вниз по ступенькам лестницы…

Через день она получила от него письмо с одним словом: "Сука!"

В диком отчаянии прожила несколько дней. Потом написала большущее письмо маме Фросе и поведала ей откровенно всю приключившуюся историю. Та прислала ответ. "Все уладится, Неля, — писала она. — Все станет на свои места. И хоть он тебя оскорбил, а любит, наверное, страстно. Любовь всегда соседствует с безумием ревности. Ведь ты же должна понять, как ему больно думать о том, что ты вдруг можешь принадлежать не ему, а кому-то другому. Поэтому прости и полюби его еще больше. А он услышит. Он это сердцем почувствует. Вот тебе его последний адрес. Мне его прислал Вадик Косой. Помнишь такого? Они живут в одном городе. Тимке же я обязательно напишу сама…"

Но как ей было объяснить Нетудыхину этот глупый инцидент? Нет, писать она так и не решилась. И он молчал…

При выпуске из института, узнав, что ее направляют в его родной город, она все-таки послала ему телеграмму. Пусть знает, где ее искать. Надежда еще теплилась в ней…

На следующий день, утром, без всякой видимой связи с воспоминаниями о Коке, вдруг написалось стихотворение. Выплеснулось на бумагу почти набело, вернув его в мучительный круг вечных вопросов…

А вечерами, переписывая и правя тексты, Нетудыхин все глубже погружался в свое прошлое. "Жребий" — теперь он так называл свою Большую книгу — затягивал его. Писалось легко, вдохновенно, и в эти дни он, может быть, был счастлив, как никогда.

Василий Акимович, уже осведомленный о том, что Нетудыхин пишет книгу, старался его не беспокоить своими разговорами. В конце недели, правда, поинтересовался у Тимофея Сергеевича:

— Что там на пруду деется? Клев есть?

— Мертво, — ответил Нетудыхин.

— Да, плохо, — сказал Василий Акимович. — Но ничего. Завтра у меня свободный день. Между прочим, если хочешь, мы с тобой кое-что сморокуем. С этого берега, от деревни, у меня есть одно местечко. Я там каждый год вырезаю камыш — получается такое маленькое озерцо. В тени. И, ты знаешь, как закрышишь на ночь, даже в жару, утром — хороший клев. Плохо ей сейчас, рыбе. Вареная она в этом году.

Вечером, в сапогах, с закрыхой и ножами, пошли они вдвоем на пруд. Возились часа полтора. А утром, на зорьке, уже сидели оба на своем искусственном озерце, с нетерпением ожидая клева.

Глава 18

Охота на зайцев

— Вот ты все пишешь и пишешь, — говорил Василий Акимович Нетудыхину. — А о чем, любопытно спросить, если не секрет?

— О себе, — отвечал Тимофей Сергеевич.

— А ты бы про нас написал, про нашу колхозную жизнь. Чтобы знали люди, как мы тут мыкаемся и тянем лямку.

— Так я же не знаю вашей жизни. Как же я могу писать о том, чего сам не знаю?

— А я расскажу — ты запомни. Или про мою, например, жизнь. Особенно, как я воевал. Это, я тебе скажу, целый роман получился бы. А может, и два: один про то, как партизанил, другой про то, как сидел.