Жрецы

- Аполлон! Где ты, Олимпиец?! - рев этот еще долго будет преследовать пифию, в страхе бежавшую из сокровенной части храма. - Явись и ответь Гераклу!

Ответом была огненная стрела, посланная с той стороны расщелины.

Треножник описал сверкающую дугу, золото земли столкнулось с небесным золотом, пламя с пламенем, и - только искры разметало по храму.

...Никто и никогда не узнает правды о том, как схватились между собой безумный Геракл и разъяренный Аполлон; смертный и бессмертный. Только шепнут в Дельфах, повторят от Эпира до Аттики, и эхом отзовется на Пелопоннесе: сила сошлась с силой, вынудив Зевса-Тучегонителя метнуть молнию, дабы разъединить борцов и не допустить гибели сына... а вот которого из сыновей - не шепнут о том в Дельфах, не повторят от Эпира до Аттики, и промолчит благоразумное пелопоннесское эхо.

Да еще услышит краем уха старая жрица, некогда разрешившая безымянному юродивому остаться на территории священного округа, как скажет усталый Геракл, остановившись у только что въехавшей в ворота колесницы:

- Он не виноват. Гермий не открыл ему всей правды... нет, Феб не виноват. Он даже не знал, что его любимец, Адмет [Адмет, басилей Фер, аргонавт - любимец Аполлона, который не раз спасал Адмету жизнь; за семь лет до описываемых событий Адмет предлагал друзьям, родителям и челяди умереть вместо него (т.е. быть искупительной жертвой); согласилась лишь жена Адмета Алкестида, которую потом Геракл отбил у бога смерти Таната; позднее замалчивали, почему любимец Аполлона Адмет при всех его добродетелях не собирался умирать сам за себя, предлагая эту честь другим] из Фер - Одержимый.

И кивнет молодой возница с запавшими немолодыми глазами, а стоявший рядом с ним мужчина спрыгнет наземь и подойдет к Гераклу.

Сморгнула старая жрица, пожевала высохшими губами, переводя взгляд с одного брата на другого, да и пошла себе прочь - так и не услыхав, как тихо выдохнул Ификл:

- Никто не виноват; и все виновны. Не очищать тебя надо, Алкид, спасать. Спасать тебя от тебя.

В это время на Олимпе звучало слово златолукого Аполлона:

- Я пойду на Флегры только вместе с великим Гераклом, лучшим и несчастнейшим из смертных; или не пойду вовсе.

И Крониды переглянулись в смущении.

- Ты знаешь, как? - спросил Геракл.

- Надеюсь, что знаю, - был ответ.

СТАСИМ ПЕРВЫЙ

СТРОФА

...Тяжелый, давящий рокот Великой Реки все удалялся, и чудилось в нем изумление, словно нечто такое мимоходом отразилось в древних водах, чего до сих пор не видели они. А если и видели - то все равно не поверили возникшему отражению.

Ближе, все ближе багровые отсветы, и вечный сумрак тропы скорбящих теней начинает понемногу отступать перед этими зловещими сполохами; поворот, еще один - и призрачные языки неживого пламени, отливающие чернотой в самой сердцевине своей, бросаются навстречу двум путникам чтобы испуганно отшатнуться и исчезнуть в стенах, светящихся тревожным багрянцем, как если бы они были сложены из чуть подернувшихся пеплом углей; а путники идут дальше, все глубже спускаясь в запретные для смертных недра Эреба.

- Жди меня здесь. Я сам приведу его.

- Что скажет Владыка?

- С дядей все договорено. Жди...

И более легкая фигура стремительно исчезает в одном из боковых проходов, подобных ветвящейся сети сосудов внутри тела подземного исполина.

Второй путник остается один; осматривается по сторонам. Здесь пышущие скрытым жаром стены расступаются, образуя подобие зала с теряющимся в темноте невидимым сводом. В центре зала стоит некогда гладко обтесанный, но теперь местами выщербленный неутомимым каменотесом-временем камень странной пятиугольной формы и высотой локтя в полтора.

Путник подходит к жертвеннику - низкому, как и все алтари подземных богов - вглядывается в сеть трещин, похожих на тайные знаки, морщит лоб...

- Можешь не стараться. Даже Владыке неизвестны эти символы. Никто не видел руку, высекавшую их; никто не постиг их смысла. В Семье шутят, что здесь записано тайное имя Ананки-Неотвратимости; только я не слышал, чтобы кто-нибудь смеялся в ответ на эту шутку.

- Но это жертвенник? - спрашивает путник, не оборачиваясь.

- Да, - отвечает вернувшийся легконогий проводник.

- А жертва?

- Вот она. Пришлось потревожить Менета... [Менет, сын Кевтонима пастух коровьего стада, принадлежащего лично Аиду; в свое время именно Менет-пастырь донес Трехтелому Гериону, что Геракл похищает коров Гериона, а потом - Аиду, что Геракл убил Гериона.]

Черная корова с белым пятном на лбу и пустыми, ничего не выражающими глазами стоит рядом с проводником. Бока коровы мерно вздымаются и опадают; она равнодушно жует свою жвачку, тупо глядя на путника и пятиугольный алтарь.

- А... тень? Ты привел его, Гермий?!

- Да.

Из слегка посторонившегося мрака возникает туманный сгусток, медленно приобретая очертания высокой человеческой фигуры.

Тень молчит, возвышаясь подле поводыря и черной коровы.

- Ну, я пошел, - чуть замявшись, говорит проводник. - Нож у тебя есть, а ритон - вот.

Он делает шаг назад и исчезает. Кажется, при этом он надел тускло блеснувший головной убор или шлем - но, скорее всего, это просто привиделось.