Жрецы (Человек и боги - 2)

- Слышала я, говорил ты зубастой щуке...

- Не надо ее так называть... Она хорошая...

- Она погубила твою жену... Ты не убил ее... Э-эх, человек! Когда-нибудь я убью ее.

Филипп Павлович вздохнул.

Некоторое время сидели молча.

- Скоро ли ты отпустишь меня? - спросила она вдруг.

Филипп Павлович взглянул на нее с удивлением.

- Никогда! - ответил он сердито.

- Я сама уйду.

- Не уйдешь! В цепи закую.

Мотя не стала спорить. Вынула мясо из печки и хлеб, принялась молча есть. Филипп Павлович следил за ней и думал: "Ого! Меня стращать! Медведь ли боится зайцев?! Да я везде тебя найду. Со дна моря достану. Войско приведу. Всю мордву перестреляю, а тебя не выпущу. Не надейся".

А сказал:

- Если ты уйдешь, я умру. - И поставил ей кувшин с брагой. - Пей!

Мотя посмотрела на него и рассмеялась.

- Чего же ты смеешься? - спросил он.

- А ты чего умирать хочешь?! Живи! Вам ли не жить?!

- Без тебя умру. Полюбил тебя.

- Кто же нас пороть будет? Кто на нас губернатору жаловаться будет? Подумай об этом. Бедняга!

Сказала она это так задорно, что Рыхловский невольно задумался, почему она вернулась из своей прогулки такая веселая, а уезжала такая сердитая.

- Мотя! Ты - моя крепостная!.. Это верно: захочу - выпорю тебя, захочу - обласкаю. Как захочу, так и будет. - Девушка сидела и зевала, слушая речь хозяина. - Что же ты молчишь?..

- Спать хочу.

Рыхловский начинал сердиться:

- Когда же ты меня полюбишь?

- Когда отпустишь меня.

- Ты опять смеешься?

- Чего ради мне плакать? - сказал она. И задумчиво запела по-мордовски:

"Егорынькань цератьне - чить алашань салытьне, ведь утомонь грабитьне..."*

_______________

* Егоровы сыновья днем крадут лошадей, а по ночам грабят клети.

- Ты что же, как деревянная? Ты моя раба. Я твой господин. Поняла? сказал он, наливая себе кружку браги.

- Чей лес, того и пень... - улыбнулась Мотя, тоже наливая брагу. Белая, нежная рука ее обнажилась из-под рукава.

Филипп Павлович, бледный, с перекошенным лицом, вскочил и снял со стены плеть. Мотя мгновенно бросилась к полке и схватила нож.

Молча остановились друг против друга. Глаза Рыхловского сузились, стали злыми, Мотя вспыхнула, изогнулась, закинув руку с ножом назад.

- Заколю! - зло засмеявшись, крикнула она.

В это время послышались шаги в соседней комнате. Рыхловский бросил плеть в угол, сел опять за кружку с брагой. Мотя положила нож снова на полку и тоже стала пить. Вошла Феоктиста. Она ревнивыми глазами оглядела Мотю.

- Явилась?

Мотя повернулась к ней спиною.

- Горе нам, Филипп Павлыч!.. - заскулила Феоктиста. - Кругом разбойники!.. Пришел тут нищий из Работок... Опять, говорит, там пограбили Шубина... А в одном селе, недалеко от Оранок, мужики церковь очистили. Уж третья церковь!.. Господи, страшно стало тут нам жить... Господи, охрани нас! Надо бы послать опять гонца к губернатору... Мордва глядит зверем... Почуяла поживу.

- Ватракшт ватордыть пиземенень!* - с усмешкой сказала Мотя.

_______________

* Лягушки квакают к дождю.

- Не мордовь тут при хозяине! - огрызнулась на нее Феоктиста. - И чего ты только на нее, Павлыч, смотришь?! Я бы с нее три шкуры спустила! Домоправительница погрозила кулаком и, сердито хлопнув дверью, ушла.

Мотя встала, приблизилась к Рыхловскому и нежно погладила его по голове:

- Бедный ты!..

Филипп Павлович прижал руку девушки к своим губам.

- Пожалей!.. Пожалей меня!..

Мотя села рядом и обняла его.

- О чем ты думаешь, Мотя? - вкрадчиво спросил он.

- О мордве.

- Чего же о ней думать?!

- Ты просишь пожалеть тебя? А кто же мордву пожалеет? Не ты ли?! А? Отпусти меня!

Рыхловский освободился из рук Моти и задумался. Вьюга бушевала на воле.

Не ответил ничего Филипп Павлович.

VIII

Поп Иван Макеев деловито нахлестывал лошадь, пробираясь по занесенной снегом дороге к Рыхловскому. "Грешный человек я, - размышлял он. - Во гресех зачаты мы есмы, во гресех родились, во гресех, видимо, и умрем!"...

- Н-но! Тоска-кручина! Верти хвостом! Помилуй, господи!.. - Поп явно упивался своею властью над конем.

Филипп Павлович Рыхловский собирал сегодня у себя "тайный совет" по важным, всех касавшимся, новокрещенским и разбойным делам. Много вина заготовил, много рыбы зажарил, барана и двух гусей. (Как видится, предстоит длительный разговор.)

Вспомнив о разбойниках и мордве, поп нахмурился. "Сколько веков православное духовенство и даже святители и князья боролись с разными инородцами, - думал он, - и сколько копий и мечей о них изломали, а они кем были, тем и остались, и нет такой силы ни человеческой и ни божеской, чтобы их сравнять и переродить по образу и подобию нашему..."