Жрица

— Я не решилась тебя переносить, — продолжает женщина, медленно двигаясь вперед. — А еще ты бледна из-за ран, ты много пожертвовала, Великие Боги помогли тебе и позволили прийти сюда.

Я моргаю несколько раз, фокусируясь на лице женщины.

— Тебе еще нужен отдых. Не спеши идти, а лучше поешь. После я помогу добраться до постели, — она останавливается в паре метров и, устав дожидаться ответа, спрашивает: — Ты понимаешь меня?

— Да, — хриплю я, и она облегченно выдыхает.

— Все позади, — успокаивает женщина, улыбаясь, — здесь нет опасности.

— Там за воротами…

— Я знаю. Хаасы.

— Почему им нельзя войти?

— Потому что здесь должно быть безопасно. — Она неопределенно ведет плечами. — Это место — дом для тебя, не для них.

— Мой дом — мои гости, — все еще хрипло произношу я.

Женщина вспыхивает и смотрит мимо меня на зверя. Раздается враждебный рык.

— Зачем ты привела их? — Женщина напрягается, зверь рядом со мной тоже.

— Они хотят вылечить землю.

— Земля больна?

— Кто ж знает, она не говорит, где болит. Ты дашь ниадам разорвать хаасов? — Я отталкиваюсь от стены, из-за чего едва не падаю, потеряв опору, но мне нельзя выказывать слабость.

— Звери не подходят сюда. Они охраняют это место издалека.

— Охраняют? Хочешь сказать, что везде, где есть тихие земли, есть и вот такой дом?

— Есть и другие тихие земли? — удивляется женщина, и я осознаю — мы не понимаем друг друга. Судя по всему, она провела здесь слишком много лет, чтобы помнить остальной мир. Безнадежно махнув рукой вместо ответа, я решаю разобраться с этим позднее и медленно, держась за стены, выхожу наружу. Солнце в зените и, вероятно, я провалялась в беспамятстве всю ночь и половину дня.

— Химеры разорвут их, если хаасы пройдут ворота! — женщина кричит мне вслед.

Я плавно оборачиваюсь, чтобы лишний раз не тревожить больную голову, и, глядя в белесые глаза зверя, спрашиваю:

— Тебе тоже тысячи лет?

Он кивает лобастой головой, соглашаясь. Химеры. Звери, как Кала, это химеры.

Я не улавливаю тяжелые смутные мысли и, продолжая неспешно двигаться к воротам, надеюсь не упасть. Зверь подставляет могучую шею под руку, давая опереться. За стеной я вижу живых хаасов и со свистом выдыхаю. Рутил поднимается мне навстречу, единственный более или менее уцелевший в борьбе с ниадами. Туман сидит, прижимая раненную руку к груди, а другой натачивает нож о камень на земле, он замечает меня не сразу. Сапсан лежит на уцелевших сумках, его глаза закрыты.

— Живая, — Туман хрипит, равно как и я, и, встав, делает пару шагов в мою сторону, приволакивая ногу.

— Чего не отзывалась? — с укором спрашивает Рутил. — Он, вон, глотку сорвал.

— Не слышала. — Я отпускаю зверя, который устраивается неподалеку. — Как Сапсан?

— Не в себе. — Туман наблюдает за мной, пока я усаживаюсь рядом, опираясь спиной о стену.

— Женщина внутри сказала, что вам нельзя даже за ворота.

— Там кто-то живет? — удивляется Рутил, тоже сев на землю. — Как так?

— Не о том думаешь. Что теперь делать собираетесь? Внутрь вас не пустят, там — я киваю головой в глубь леса — дожидаются ниады.

— Придется тебе самой все делать, — Туман говорит спокойно, на излишне бледном лице его черные глаза едва выдают тревогу и волнение.

— Я даже не знаю, что искать, — без труда выдерживая его взгляд, отвечаю тихо и честно. — А Сапсану нужна помощь. Что с ним случилось?

— Не одна ты спасалась от ниада на дереве, только тебе повезло больше — лазаешь,

как кошка, а он сорвался и голову расшиб. Я резко втягиваю воздух. Кошка… Давно меня так не называли.

Хаасы переглядываются, а я отворачиваюсь, меня это больше не злит. Пусть решают

вдвоем, какая разница, если мы выжили, встретившись с ниадами. Я прикладываю руку к земле, чтобы узнать, как там Кала и девочки, и чувствую умиротворение, с ними все хорошо, обошлось. Я проверяю Ардара, от него идет боль, тоска и ярость, и это тоже хорошо. Я люблю, когда ему больно, а мне нет.

— У тебя есть еда и вода? — спрашивает Туман, и я понимаю, что спасать будут племя, а жертвовать Сапсаном.

— Я принесу бинты и что-нибудь еще, травы, может, какие для него, — я знаю, что в моем голосе полным-полно осуждения и неприязни, но хаасы принимают это как должное, заслуженное.

Зверь встает рядом, снова подставляя лобастую морду для опоры, и я возвращаюсь в дом. Женщина ждет там же, где и стояла.

— Рада твоему благоразумию, — произносит она, мне странно слышать слова древнего языка не от Бога, и я прошу:

— Говори на людском.

— Я его почти не помню, — признается женщина. — Хаасы звали тебя Жрицей, можно ли мне? — Это слово звучит чужеродным в ее устах, но я все равно соглашаюсь. Пусть зовет так, не придется привыкать к новому имени.

— Ты можешь обращаться ко мне как угодно, — продолжает говорить она. — Пойдем, я покажу тебе комнату, а потом принесу поесть.

— Мне нужны бинты и травы. Один из хаасов рассек голову и не приходит в себя, есть что-нибудь для лечения?

— Тебе самой нужно восстановиться. Поспи немного, я разбужу тебя перед ужином.