Жук

Он говорил довольно тихо, но от этого не менее выразительно. Я собрался с силами и строго ответил ему:

— Признаюсь, мистер Лессинхэм, я в вас разочарован. Мне всегда казалось, что вы человек недюжинного склада, а вместо этого предо мной некто необыкновенно слабый, с настолько разыгравшейся фантазией, что его волнение больше походит на женскую истерику. Ваши дикие речи совсем не соответствуют обстоятельствам. Повторяю, я ничуть не исключаю, что к завтрашнему утру мисс Линдон окажется рядом с вами.

— Да… но какой она будет? Той же Марджори, которую я знаю, с которой я расстался вчера… или иной?

Я уже задавался этим вопросом: в каком состоянии мы найдем ее, когда наконец вызволим из плена? Я отказывался думать об ответе. И я покривил душой:

— Давайте надеяться, что она вернется прежней, целой и невредимой, пусть и немного напуганной.

— Вы сами-то верите, что так будет: ее не тронут, она не изменится, сохранив свою чистоту?

Тут я не мог не солгать, потому что мне показалось необходимым успокоить его растущее возбуждение:

— Верю.

— Не верите!

— Мистер Лессинхэм!

— Думаете, я не вижу вашего лица, на котором написаны те же мысли, что терзают меня? Являясь человеком чести, неужели вы продолжите отрицать свои опасения, что когда Марджори вернется ко мне — если вернется! — то от моей возлюбленной останется одна лишь оскверненная оболочка?

— Даже если предположить, что в ваших словах имеется крупица истины — а я отнюдь не намерен этого делать, — какой смысл заговаривать о таком с подобным отчаянием?

— Да, смысла нет… если, конечно, не хочется взглянуть в глаза правде. Мистер Чэмпнелл, не надо со мной лице мерить или пытаться что-то скрывать, как будто я малое дитя. Если жизнь моя разрушена — а ей действительно конец, — скажите об этом прямо, выкладывайте все как есть. Вот это, по-моему, и называется мужским поведением.

Я молчал.

Дикая история его пребывания в каирской преисподней, столь странная — хотя почему странная, когда мир наш полнится совпадениями?! — пролила свет на определенные события, произошедшие три года тому назад и с тех пор остававшиеся окутанными тайной. Тогда это дело попало мне в руки. Если вкратце, случилось следующее.

Трое — две сестры и их младший брат, выходцы из приличной английской семьи, — отправились в кругосветное путешествие. Они были молоды, жаждали приключений и, грубо говоря, творили всякие глупости. Вечером после своего приезда в Каир им вдруг «взбрело в голову», несмотря на возражения людей более осведомленных, чем они сами, прогуляться в одиночку по туземным кварталам.

Они ушли — и больше не вернулись. Точнее, не вернулись обе сестры, потому что спустя некоторое время молодого человека — то, что от него осталось, — все же обнаружили. Когда они пропали, начались розыски, но так как родственников или даже друзей у них в стране не оказалось, а имелись только случайные знакомые, прибывшие в Египет на одном корабле с ними, то и особой суматохи вокруг их исчезновения никто не поднял. В любом случае, ничего не нашли. В Англии у них осталась мать-вдова, получившая одну лишь короткую телеграмму об их прибытии в Каир и не знавшая ничего о том, что с ними там произошло. Она связалась с египетским посольством и выяснила, что, по всей вероятности, ее детей больше нет на белом свете.

Вот тогда и поднялась настоящая шумиха. Насколько я могу судить, полиция перевернула вверх дном город и его окрестности. Но все оказалось тщетно: если говорить о результатах поисков, то власти могли бы с тем же успехом оставить дело в покое — от этого ничего бы не изменилось.

Тем не менее, примерно три месяца спустя, группа дружественно настроенных арабов доставила в британское посольство юношу, уверяя, что они нашли его, нагого и полумертвого, посреди пустыни в районе Вади-Хальфы[17]. В нем признали брата двух пропавших девушек. Когда его принесли в посольство, он находился между жизнью и смертью, ближе к последней, к тому же был невероятно искалечен. Под тщательным присмотром врачей он, кажется, начал поправляться, однако так и не произнес ни одного разумного слова. Хоть как-то понять, что с ним случилось в действительности, можно было, лишь прислушиваясь к его горячечному бреду.