Жук

— Убийство там… как пить дать!.. Это все он!.. У миссис Хендерсон в Пэрэдайс-плейс… араб пришел и парня убил!

Глава 44. Тот, кого убили

Инспектор повернулся ко мне:

— Если мальчик говорит правду, то похоже, что к делу приложил руку разыскиваемый вами человек.

Я придерживался того же мнения, как, очевидно, и Лессинхэм с Сиднеем. Атертон приобнял вестника за плечо, освободившееся от хватки «мистера полицейского»:

— А что там за парня укокошили?

— Ниче не знаю! Сам его не видал! Это миссис Хендерсон меня кликнула! «Густус Барли, — говорит, — тут человека убили. Полчаса назад я араба из дома вышвырнула, а парня-то он уже укокошил да у меня в задней комнате оставил. Беги со всех ног в участок и расскажи это треклятым легавым, раз уж они все равно свои грязные носы в дома уважаемых людей совать любят». Ну, я побежал и рассказал. Больше ниче не знаю.

Мы вчетвером: инспектор, Лессинхэм, Сидней и я — втиснулись в хэнсом, ожидавший нас снаружи, и отправились в Пэрэдайс-плейс к миссис Хендерсон. «Мистер полицейский» и Август Барли последовали за нами пешком. По дороге инспектор объяснил ситуацию:

— У миссис Хендерсон что-то вроде пансиона, «Пристанище для моряков», как она сама его называет, но заведение у нее то еще. Добрые люди там не селятся, и если вы меня спросите, то я прямо скажу, что творятся там непотребства.

Пэрэдайс-плейс оказался в трех или четырех сотнях метров от участка. Насколько можно было разглядеть в темноте, квартал состоял из нескольких домов изрядных размеров — и изрядного возраста. У каждого было каменное крыльцо с двумя или тремя ступеньками, выходящее прямо на улицу. У одной из дверей стояла пожилая дама в шали, накинутой на голову. Это и была миссис Хендерсон. Она с ворчливым многословием приветствовала нас:

— Надо же, прибыли. Я уж думала, никогда не приедете, вот как. — Она узнала инспектора: — Вы, что ль, мистер Филипс? — При виде нас, она немного отпрянула. — А это еще кого принесло? Они ж не легавые, да?

Мистер Филипс коротко оборвал ее:

— Не ваше дело, кто они такие. Что там я слышал про убийство?

— Тсс! — Старуха окинула взглядом улицу. — Не так громко, мистер Филипс. Пока никто ничего об этом не знает. В моем пансионе останавливаются приличные люди — еще какие приличные! И вряд ли им понравится, что здесь рыскает полиция.

— В этом-то мы не сомневаемся, миссис Хендерсон.

Фраза была произнесена мрачным тоном.

Миссис Хендерсон повела нас вверх по лестнице, которую не мешало бы починить. Приходилось смотреть, куда ставишь ногу, а так как света не хватало, то мы не раз и не два спотыкались.

Наша проводница остановилась у двери на самом верхнем этаже. Из какой-то потаенной складки платья она извлекла ключ.

— Он там. Я дверь заперла, чтоб никто ничего не тронул. Я-то знаю, какие вы, полицейские, дотошные.

Она открыла замок. Мы все вошли внутрь, однако теперь хозяйка держалась за нашими спинами.

На ветхом, поломанном умывальнике слабо мерцала свеча. Рядом с умывальником стояла узкая железная койка с беспорядочным ворохом белья на ней. Еще мы увидели плетеный стул с продырявленным сиденьем, и все это, вкупе с парой треснутых плошек и круглым зеркальцем, висевшим на вбитом в стену гвозде, служило единственной обстановкой в комнате. Ничего похожего на труп убитого человека я не заметил. Кажется, инспектор тоже.

— Что это значит, миссис Хендерсон? Я ничего здесь не вижу.

— Гляньте за лежанкой, мистер Филипс. Где я его нашла, там и оставила, в жизнь бы до него не дотронулась, да и другим трогать его не дала, потому как, сами слыхали, я вашу полицейскую дотошность знаю.

Мы вчетвером поспешили вперед. Чтобы увидеть труп, я и Атертон зашли со стороны изголовья, а Лессинхэм с инспектором перегнулись через кровать. Там, на полу между кроватью и стеной, лежал убитый.

Увидев его, Сидней воскликнул:

— Это Холт!

— Слава Богу! — вырвалось у Лессинхэма. — Это не Марджори!

В его голосе явственно слышалось облегчение. То, что человека больше нет на свете, волновало его гораздо меньше сознания, что девушка жива.

Отодвинув койку на середину комнаты, я склонился над распростертым на полу телом. Мне редко доводилось лицезреть кого-то в более плачевном состоянии. Одежда на Холте была приличная: серый твидовый костюм, белая шляпа, воротничок и галстук, — но, вероятно, от этого его крайнее истощение еще более бросалось в глаза. Вряд ли на его теле нашлась бы хоть унция плоти. Щеки и глазницы превратились в зияющие провалы. Кожа туго обтянула скулы, и из-под нее торчали кости. Даже от носа почти ничего не осталось, разве что хрящ. Я подложил руку ему под спину и приподнял тело с пола, не почувствовав веса: Холт оказался легким, как ребенок.

— Сомневаюсь, — произнес я, — что здесь произошло убийство. По-моему, мы имеем дело с жертвой голода или изнеможения, возможно, того и другого вместе.

— Что это на его шее? — спросил инспектор, успевший опуститься на колени рядом со мной.

Он указал на две ссадины на коже, по одной с каждой стороны.