Затем я обратился к своим компаньонам:
– Джентльмены, день близится к вечеру. Возможно, нам предстоит дальняя поездка. Осмелюсь посоветовать немного перекусить.
Лессинхэм потряс головой.
– Ничего не хочется.
– Мне тоже, – эхом отозвался Сидней.
Я вскочил с места.
– Вы уж извините, если скажу глупость, но, безусловно, вам ли, мистер Лессинхэм, не знать, что нельзя исправить положение, будучи неспособным здраво его оценить? Идите и поешьте.
Невзирая на сопротивление, я потащил их в буфет, где пообедал сам – не слишком хорошо, а мистер Лессинхэм с трудом справился с тарелкой супа. Сидней копался в малопривлекательном пироге с курицей и ветчиной; в этом он оказался упрямее Лессинхэма: нам так и не удалось переубедить его взять что-нибудь менее тяжелое для пищеварения.
Я только-только покончил с котлетой и намеревался приступить к сыру, когда в буфет, с телеграммой в руке, ворвался Беллинхэм.
– Птички упорхнули, – закричал он. – Упорхнули!.. Как?
Вместо ответа он передал мне телеграмму. Я прочитал ее:
– Какой рассудительный малый послал эту телеграмму, – сказал Беллинхэм. – Самостоятельно отправил в Воксхолл сообщение, и это сбережет нам много времени; надо немедленно связаться с ними. Ого!.. это еще что? Не удивлюсь, если нам уже ответили.
Пока он говорил, вошел носильщик и передал Беллинхэму конверт. Инспектор распечатывал телеграмму, а мы не сводили глаз с его лица. Наконец он прочитал депешу и не смог сдержать удивленного возгласа:
– Мистер Чэмпнелл, этот ваш араб со своими приятелями, кажется, прелюбопытнейший тип.
Он передал бумагу мне. Телеграмма походила на доклад. Лессинхэм с Сиднеем, отбросив условности, нависли над моим плечом, пока я ее читал: