Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Как-то осенью у него случилась бессонница. Болело сердце, шорохи в квартире беспокоили. Ему привиделся в углу, на стуле, силуэт женщины, которая давным-давно угощала его вином из яблок, а потом умерла от пневмонии, не прожив с ним и года. Он в страхе закрыл глаза, а когда открыл, женщины не было. Дед встал, выпил валерианки и просидел остаток ночи на кухне, читая книгу. Под утро пошел ливень и смыл угрюмые впечатления с души.

Но в девять часов утра стало совсем плохо с сердцем: ныло, места себе не мог найти. Пошел умываться и почувствовал острую боль. Собрался с силами и добрел до кухни, где пила ячменный кофе моя мать. Эти метры от ванной до кухни показались ему вечностью, словно он Ахилл, который не может догнать черепаху.

Дальше он помнил только, как лежал на полу в коридоре, в щеку ему упирался грязный ботинок. Потом его потащили, голова билась о чье-то колено. Тащили-тащили, пока не бросили на носилки. Потом — потолок приемного покоя с яркой лампой. Девушка в белом халате писала в клеенчатую тетрадь за доктором. Несколько серых фигур на скамье. А доктор склонился над ним и безучастно посмотрел ему в ноздри.

По утрам толстая санитарка прикатывала в палату тележку с завтраком: перловка на воде, хлеб и какао цвета грязной лужи, в которую пролили две капли молока. Люди с неохотой ковырялись ложками в липкой каше. Скуку разгонял радиоприемник на батарейках и разговоры: кого когда выпишут, про мясистую грудь санитарки, и кто какие сигареты курит.

Утром санитарка приносила ему судно, и он торопливо тужился, опорожнял отвыкший работать кишечник. Очень застеснялся, когда в среду, после вечернего горохового супа, непослушный воздух вышел с неприличным свистом: срам-то какой, а еще слесарь шестого разряда!

Кровать его стояла у окна, но врачи запрещали садиться — и много дней подряд он видел только птиц в небе да макушки деревьев. А потом вдруг очнулся: какие запреты, жизнь кончается — и сел на кровати, чтобы увидеть улицу. Аптека. Магазин с вывеской «Хлеб». Дома из темно-красного кирпича. Две машины затерлись бочинами на перекрестке, и водители — один в кепке, другой тоже в кепке — машут руками, доказывая друг другу свою правоту. Дед узнал улицу Юных комиссаров. Осознав свое географическое положение в этом мире, он вздохнул и лег, потеряв всякий интерес к происходящему за окном.

Через неделю доктор обратил внимание на усиливающийся кашель деда, подозвал молодую медсестру и спросил:

— Температуру больному мерила каждое утро?

— Не-а.

— Дай мне градусник.

— Зачем?

— В ухо тебе запихну, дура. Неси живо!

Через три дня деду поставили диагноз пневмония, и он подумал, что надо дать указания: чтоб одели его в специально для такого случая приготовленный синий костюм, что висит в шкафу; чтоб рубанок, молоток и ножовку, что под раковиной в кухне, отнесли сантехнику Свищенко, ему пригодится. Лука бы с черным хлебом и крупной солью…

Дед умер в первой половине ноября. Тело его лежало в морге, по телевизору отменили трансляцию хоккейного матча и весь день показывали балет. На следующее утро газеты сообщили о смерти великого человека, и по всей стране был объявлен траур. Он умер в один день с Леонидом Ильичом Брежневым.

Тайна Розы

Дед лежал в гробу в Большой комнате. Руки ему зачем-то связали шнурком. По квартире бродили чужие люди. Они подходили к гробу и смотрели в него, делая задумчивые лица. На матери была черная косынка. Бабуля Мартуля рыдала так страшно, как будто ей зеленкой прижигали болячку. Отец сидел в сторонке на табуретке и грыз ногти. Что это было? Почему это все происходило? Откуда люди, и дед ли это?

В тот день я впервые увидела сестру деда Николая — сумасшедшую бабку Шуру. Она была в черной шляпке с вуалеткой и в полосатом платье, похожем на пижаму моего отца. Морщинистые губы она намазала ярко-красной помадой. Сумасшедшая села на кухне, сложив руки на коленях. Я заинтересовалась неподвижной старухой и решила с ней поиграть. Подкралась к ней сзади и громко крикнула.

— Ах! — сумасшедшая Шура вздрогнула и схватилась за грудь, как трагическая актриса театра и кино Татьяна Доронина. — Разве можно так пугать, у меня же сердце выскочит! Ну иди отсюда, ты пугаешь меня.

Поздно вечером, когда ушли чужие люди, квартира стала казаться пустой и тихой. Бабуля и мать с отцом сидели на кухне и молчали. Я с замиранием сердца заглядывала в Большую комнату — там, в темноте, стоял гроб. Я искала кота. Его нигде не было.

Вдруг пришла старуха Роза — в черном платке, в черной кофте и длинной черной юбке. Лицо ее мне тоже показалось черным. В тот вечер я узнала тайну Розы — если у кого-то появлялся мертвец, звали ее. Ночами она приходила в дома, где были покойники, и до утра читала над гробами псалтырь.

Роза прошла в Большую комнату, зажгла тонкую свечку, сунула ее в тарелку с просом. Встав у гроба, она надела очки и начала произносить страшные, непонятные слова:

— Помяни, господи боже наш, в вере и надежди живота новопреставленного раба твоего…