Жуков. Портрет на фоне эпохи

Через двадцать пять лет Жуков признается Анфилову: «Сейчас же я считаю: хорошо, что он не согласился тогда с нами [по вопросу нанесения упреждающего удара]. Иначе, при том состоянии наших войск, могла бы произойти катастрофа гораздо более крупная, чем та, которая постигла наши войска в мае 1942 под Харьковом»[343]. А вот Василевский в двух интервью, данных им в 1960-х годах, высказал диаметрально противоположное мнение. Если бы Красная армия, как и предусматривалось его планом, нанесла первый удар с Львовского выступа всеми имевшимися у нее силами и средствами, она бы предотвратила наступление германской армии и даже отбросила бы ее далеко назад. Жуков ответил ему с редкой для него откровенностью: «Объяснение А.М. Василевского не полностью соответствует действительности. Думаю, что Советский Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе границы. Хорошо, что этого не случилось… тогда бы гитлеровские войска получили возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 1941 году»[344]. Мнение Василевского, поднявшегося только до командира полка, а после 1931 года находившегося только на штабной работе, менее весомо, чем мнение Жукова, который летом 1941 года, минуту за минутой, переживал гибель Красной армии. Он своими глазами видел бездну, разделявшую две противоборствующие армии в их структуре, командовании и управлении. В его словах мы находим редчайшее в литературе, посвященной Великой Отечественной войне, признание – Гитлер мог победить СССР. Мы просим читателя вспомнить об этом, когда настанет момент оценивать его деятельность осенью и зимой 1941 года.

Процесс самодезинформации

Значит, представляя свой план упреждающего удара, Жуков неправильно истолковал мысли Сталина? В это легко поверить, потому что в мае и в июне вождь упрямо продолжал придерживаться политики умиротворения Гитлера, ограничиваясь полумерами для обеспечения безопасности своих границ. Упрямство, с каким этот человек отвергал поступавшие к нему отовсюду предупреждения, долгое время смущало историков. Сегодня можно согласиться с выводом, что этот великий параноик дезинформировал сам себя, тем более что построенная на терроре система, получившая его имя, мешала его окружению доводить до сведения вождя свои сомнения. Начальник военной разведки Голиков вел сложную игру человека, который хочет выполнить свой долг, докладывая правду, и при этом сохранить свою жизнь, для чего искажал правдивую информацию собственными неправильными выводами или же отбирал для доклада только те факты, которые были угодны хозяину Кремля. Один из лучших его сотрудников, Василий Новобранец, много позже расскажет, что Голиков не докладывал сведения, которые могли ему повредить. Или же использовал метод «срезания». «На каждом докладе,  – писал Новобранец,  – генерал „срезал“ у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие возражения на него не действовали. Основные доводы его возражений сводились к словам: „Это только предположение! Реально этих группировок нет“»[345]. Доклад Голикова от 31 мая, адресованный Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Жданову и Жукову,  – образец его методы. Он оценивал сосредоточенные на советской границе германские силы в 120–122 дивизии, из них 14 танковых, но принимал за достоверные сведения подброшенную немецкой разведкой дезинформацию о том, что 122 дивизии вермахта сосредоточены против Британских островов. Вместо того чтобы проверить последнюю невероятную цифру, Голиков использовал ее для того, чтобы сделать ложный вывод: «Что касается фронта против Англии, то немецкое командование… довольно быстро восстановило свою главную группировку на Западе… имея в перспективе осуществление главной операции против английских островов. В заключение можно отметить, что перегруппировки немецких войск после окончания Балканской кампании в основном завершены»[346].