Жуков. Портрет на фоне эпохи

В 21 час 6 октября 1941 года Жуков заехал к Шапошникову за картами западного направления. Начальника Генштаба он нашел очень уставшим, на грани полного истощения, страдающим от астмы. Борис Михайлович угостил гостя очень крепким черным чаем – напитком, который Георгий Константинович поглощал литрами,  – сообщил ему то немногое, что знал сам, и Жуков с ним простился. На кремлевском дворе его ждали Бучин и старенький ГАЗ-61. Москва была погружена в полный мрак из-за светомаскировки. В небе висели аэростаты ПВО. На крышах, рядом с зенитными орудиями, спали юноши и девушки – члены комсомольских отрядов. Миновав многочисленные посты НКВД, машина генерала выехала за город.

Жуков изучал обстановку на фронте при свете карманного фонарика. Когда он чувствовал, что засыпает, приказывал остановить машину, выходил из нее и устраивал небольшие пробежки. Около полуночи он приехал на КП Западного фронта неподалеку от Гжатска, тот самый, которым он пользовался во время операции под Ельней. Он попал в самый разгар заседания Военного совета. Обстановка была мрачной, помещение слабо освещалось несколькими свечами. Конев, его начальник штаба Соколовский и член Военного совета Булганин склонились над картой. У всех усталый, подавленный вид. Жукова ввели в курс событий последних дней.

В своих мемуарах он не смог удержаться, чтобы не пнуть Конева, уверяя, будто «наши войска могли избежать окружения. Для этого необходимо было своевременно более правильно определить направление главных ударов противника и сосредоточить против них основные силы и средства за счет пассивных участков. Этого сделано не было»[467]. Конев, по мнению Жукова, пренебрег двумя основными принципами военного искусства: разгадать намерение противника и правильно распределить свои силы, то есть быть сильным на главном направлении. Меры, принятые Коневым, подтверждали мнение о нем Жукова: не имея сведений о направлении главного удара противника, он распределил свои войска равномерно по линии фронта. Действительно ли Жуков понял все это, склонившись этой ненастной октябрьской ночью над коневской картой? Во всяком случае, смысл его слов ясен: победитель на Халхин-Голе оценил действия Конева даже мягче, чем следовало.

В 02:30 7 октября Жуков позвонил Сталину по «вертушке» (аппарату ВЧ-связи) и доложил о почти полном окружении Западного фронта (кольцо замкнется через несколько часов), отсутствии связи с Резервным и Брянским фронтами.

« –  Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на Можайской линии. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска откуда только можно на Можайскую линию обороны.

И.В. Сталин спросил:

 –  Где сейчас 19-я, 20-я армии и группа Болдина Западного фронта, где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?

 –  В окружении западнее и северо-западнее Вязьмы,  – ответил я.

 –  Что вы намерены делать?

 –  Выезжаю сейчас же к Буденному.

 –  А вы знаете, где штаб Буденного?

 –  Буду искать где-то в районе Малоярославца.

 –  Хорошо, поезжайте к Буденному и оттуда сразу же позвоните мне»[468].

Изданная накануне директива Ставки требовала подготовить Можайскую линию обороны с 6 стрелковыми дивизиями, 6 танковыми бригадами, 10 полками противотанковой артиллерии. Силы приходилось собирать со всех фронтов. Они могли быть готовы не ранее чем через неделю. За это время Москва могла пасть. 8 октября главная военная газета «Красная звезда» заявила, что «существует угроза самому существованию Советского государства». Александр Щербаков, глава столичной парторганизации, повторил это на митинге: «Надо посмотреть правде в глаза: Москва в опасности».