Жуков. Портрет на фоне эпохи

Немцы больше не могли двигаться вперед. Ночью температура опустилась до – 30 °C. Солдаты бросали оружие и толпились вокруг редких печек. В картерах двигателей замерзало масло, в автоматах и винтовках застывала смазка. Фон Бок телеграммой от 1 декабря сообщил ОКХ: «Мне представляется, что наступление потеряло цель и смысл, поскольку совсем близок тот момент, когда войска окажутся совершенно измотанными… Группа армий растянулась почти на 1000 км, имея в резерве одну дивизию неполного состава»[524]. Жуков подтверждает его слова: «В первых числах декабря по характеру действий и силе ударов всех группировок немецких войск чувствовалось, что противник выдыхается и для ведения наступательных действий у него уже нет ни сил, ни средств»[525]. В 16 часов 1 декабря Сталин передал Жукову 10-ю армию, в то время как 26-я, также взятая из резерва Ставки, двигалась во втором эшелоне в направлении Коломны. Гудериан даже не подозревал об опасности, нависшей над его открытым правым флангом. Что же касается III танковой группы Рейнхардта, самого наступательного из немецких генералов, он 2 декабря наглухо увяз под Лобней, в 25 км севернее Москвы. Наконец, последнее мобильное соединение, IV танковая группа Гёпнера, прекратило попытки наступления 3 декабря. Ее командующий писал: «Наступательные возможности моей танковой группы полностью исчерпаны. Причинами тому являются полное физическое и психологическое истощение личного состава, недопустимо высокие потери и неприспособленность снаряжения к зимним условиям». 4-го числа он написал жене: «Я многое сделал, но конечная цель от меня ускользнула. Не хватило сил. Войска дошли до крайнего предела… Русские становятся все сильнее и сильнее. Такую горькую пилюлю трудно проглотить»[526]. Гёпнер решил проигнорировать приказ о продолжении наступления.

Жуков выполнял на фронте две задачи. С одной стороны, он руководил оборонительным сражением, шедшим по-прежнему с огромным напряжением. С другой – в тесном взаимодействии с Генштабом работал над планом контрнаступления. Он спал не больше одного-двух часов за ночь. Его порученец видел, как он пил кружку за кружкой крепкий черный чай, а потом выходил из блиндажа и растирал лицо снегом. Иногда, чувствуя, что засыпает, он садился на свою серую кобылу и в течение часа в полном одиночестве скакал на ней. Всегда рядом с ним находилась его личный врач и вторая жена, лейтенант Лидия Захарова. Она часто заставала его спящим, положив голову на руки, за столом, устеленным штабными картами: он урывал час для сна то там, то тут. Какому еще выдающемуся полководцу, от которого зависела судьба его Родины, доводилось действовать в таких условиях, жить в таком нервном напряжении, да еще столь продолжительное время, и выдержать все это? Однажды, рассказывал его охранник Бедов, Жукова, несмотря на все усилия, не удалось разбудить, и он проспал десять часов кряду. Генерал Хозин, с которым Жуков тоже не церемонился, однажды скажет с искренним восхищением: «Никогда, даже в тяжелейших ситуациях, когда казалось, что выхода нет, я ни разу не видел, чтобы Жуков потерял голову, хотя бы на мгновение, никогда я не видел, чтобы он не был способен найти решение».

Нервы Сталина были напряжены до предела, и Жукову приходилось терпеть выплески его раздражения, хотя иногда он довольно резко на них реагировал. 30 ноября или 1 декабря Сталину стало известно, что советские войска будто бы оставили город Дедовск, расположенный в 20 км от Кремля. Вне себя, он позвонил Жукову:

 –  Вам известно, что занят Дедовск?

 –  Нет, товарищ Сталин, неизвестно.

 –  Командующий должен знать, что у него делается на фронте.

И приказал Жукову немедленно выехать на место, чтобы лично организовать контратаку и отбить Дедовск. Жуков возразил, что неосмотрительно командующему покидать штаб фронта в тот момент, когда сражение достигло наивысшей точки. И получил обидный ответ Верховного: «Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте Соколовского на это время».