Жуков. Портрет на фоне эпохи

 –  Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем… с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в Инспекции кавалерии. Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами,  – ответил я.

 –  А вы сейчас о них такого же мнения?  – глядя на меня в упор, спросил Голиков.

 –  Да, и сейчас.

Ф.И. Голиков резко встал с кресла и, покраснев до ушей, грубо сказал:

 –  А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?

Я ответил, что я не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла какая-то ошибка. Я почувствовал, что Ф.И. Голиков сразу настроился на недоброжелательный тон, видимо, он остался не удовлетворенным моими ответами»[203].

Этот допрос определенно имел место. Это была обычная процедура при назначении на должность. Происходила вышеописанная сцена между 29 мая 1937 года – датой ареста Уборевича – и 22 июня того же года («Прошло не менее месяца после встречи и разговора… вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса»,  – как пишет сам Жуков). Известно, что Ежов как раз в то время по собственной инициативе готовил «кавалерийское дело», в котором роль главного обвиняемого должен был играть Буденный. Поэтому он стремился собрать показания бывших сослуживцев Буденного, таких как Грибов, Верховский и Косогов, которые должны были вскрыть существование в инспекции кавалерии «военно-фашистского заговора», возглавляемого Буденным[204]. Однако Сталин, прочитав представленные ему материалы, лишь написал на полях: «Не посылать больше Буденному секретных материалов»[205]. Старый усач-кавалерист сохранил жизнь, за что отплатил хозяину целым ворохом доносов на других. В данном контексте представляется весьма возможным то, что Ежов поручил Голикову прозондировать Жукова на предмет сбора компромата на Буденного. Однако мемуарист путает имена, произнесенные в ходе этого допроса: Сердич, арестованный 15 июля 1937 года, Ковтюх – 10 августа, Вайнер – 15-го, Рокоссовский – 17-го, Грибов – 28 января 1938 года, не могли фигурировать как «враги народа» в разговоре, происходившем в вагоне Мулина. К тому времени арестованы были только Верховский и Косогов. Можно предположить, что Жуков добавил фамилию Рокоссовского, потому что хотел в старости протянуть ему руку после двадцати лет ссоры, показав, что не входил в число тех, по чьей вине он пострадал. Зимой 1941/42 года судьба сведет вместе Жукова, Рокоссовского и Голикова во время Битвы за Москву. Жуков будет командовать Западным фронтом, Рокоссовский – 16-й армией, а Голиков – 10-й армией. Последний окажется не способен овладеть Сухиничами – небольшим городком в Калужской области, приобретшим стратегическое значение. Жуков в грубой форме отстранит его от командования армией и заменит Рокоссовским. Та же ситуация повторится в марте 1943 года на Воронежском фронте: тогда Жуков заменит Голикова Ватутиным. За это Голиков отомстит Жукову в 1946 году, когда энергично выступит против него на Высшем военном совете, на котором Жуков будет снят с должности.

Но вернемся в 1937 год и к допросу Жукова Голиковым. Против него выдвигалось также обвинение, касавшееся его характера. Некто Юнг, комиссар 4-й дивизии, а затем 3-го кавалерийского корпуса, донес, что Жуков грубо ведет себя с подчиненными и политработниками. В Красной армии, где даже генералы легко «подносили в морду», грубость не считалась серьезным недостатком. Однако случай Жукова, похоже, выходил за обычные рамки, раз о нем заговорил комиссар. У нас имеется множество свидетельств, в том числе и Рокоссовского, который во время Битвы за Москву неоднократно был вынужден просить Жукова сменить тон, заявляя, что в противном случае он будет вынужден положить трубку[206].

Гораздо более серьезным был упрек Голикова в грубости с политработниками и недооценке их роли и значения. Жуков ответил, что критикует только тех, кто выполняет свои обязанности халатно, как демагог. Раздраженный Голиков выпустил последнюю стрелу: «Есть сведения, что не без вашего ведома ваша жена крестила в церкви дочь Эллу. Верно ли это?» – «Это очень неумная выдумка!» – взрывается Георгий Константинович. В этом пункте Жукову просто невозможно не поверить. Ведь в 1937 году быть коммунистом и крестить ребенка в церкви было так же немыслимо, как в 1939 году заказать кошерную пищу в берлинском ресторане.

На этом месте разговор, который мог приобрести для Жукова очень опасный оборот, был прерван приходом Мулина. Комкор сообщил, что военный совет округа предлагает его кандидатуру на должность командира 3-го кавалерийского корпуса. Опять же по рассказу Жукова, Голиков протянул Мулину донесение комиссара Юнга, в котором некоторые места были подчеркнуты красным карандашом. Мулин будто бы, прочитав поданные ему страницы, заявил: «Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус». Голиков выслушал Мулина, не сказав ни слова.