Жуков. Портрет на фоне эпохи

Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем ему танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника […].

Подпись: Константинов [кодовое имя Жукова]»[605].

В этих строках весь советский план действий под Курском. 10 апреля Василевский по телефону сообщил Жукову о согласии с его предложениями. В тот же день оба составили директиву Ставки о создании крупных резервов, объединенных в новый Степной фронт, поставленный позади выступа. Начались совещания с командующими фронтами и их начальниками штабов. Многие, в том числе Ватутин, предпочитали предпринять упреждающее наступление на немцев. А вот Рокоссовский полностью поддержал идею глубокой обороны, предшествующей переходу советских войск в наступление[606].

12 апреля Жуков, Василевский и Антонов представили Сталину свои выводы, подкрепленные картами. Верховный отказался от идеи упреждающего наступления, но продолжал полагать, что вермахт намерен ударить с юго-востока на Москву. В конце концов он согласился с тем, что главная опасность угрожает Курску, направление на который должно быть усилено в первую очередь. Но, настаивал он, для устранения всякой угрозы Москве следует создать эшелонированную систему обороны такой глубины, чтобы исключить малейшую вероятность выхода противника в дальний тыл. Кроме этого, танковые резервы должны прикрывать основные направления, в первую очередь московское. Несмотря на эти страховочные меры, Сталин в мае и июне продолжал сомневаться, правильное ли решение он принял: ведь Ватутин и Хрущев предлагали наступать – прорваться от Черкасс к Днепру и взять в кольцо группу армий «Юг». Это был практически тот же план, который в феврале осуществлял тот же Ватутин, чье продвижение было остановлено контрнаступлением Манштейна. Лишь в конце июня Жуков, Василевский и Антонов окончательно уговорили его отказаться от этой идеи. И все-таки 2 июля, после звонка Ватутина, вновь потребовавшего нанесения превентивного удара, Сталин опять поставит вопрос: «Стоит ли дожидаться удара противника?»

Вплоть до 18 апреля Жуков находился в Москве, в Ставке и в Генштабе. Он курировал доработку представленного 12-го числа Сталину реалистичного плана, свидетельствующего об оперативной зрелости, достигнутой советским Верховным командованием. План, разработка которого завершилась в мае, предусматривал именно то, что произойдет летом 1943 года. Первое: изматывание атакующих в направлении Курска немецких сил путем ведения активной обороны. Второе: первое наступление с целью ликвидации на севере Орловского выступа (операция «Кутузов»). Третье: освобождение Харькова на юге (операция «Румянцев»). Выровненная таким образом советская линия фронта устранила бы угрозу фланговых контратак противника, и все фронты, от Орла до Черного моря, смогут двинуться прямо к Днепру.

Тогда Сталин направил Жукова и Штеменко на Кавказ, чтобы помочь советским войскам ликвидировать неприятельский плацдарм на Кубани (на Таманском полуострове), удерживавшийся XVII немецкой армией, и полностью освободить военный порт Новороссийск. Жуков пробыл в этом районе – который ему не нравился и куда Ставка направила второсортные войска – до 10 мая. Он разработал план наступления 56-й армии и проследил за его осуществлением, начавшимся 29 апреля. Советские войска продвинулись вперед на 10 км и взяли Крымскую, но их наступательный порыв разбился о мощные немецкие оборонительные позиции: «Голубую линию». Жуков повел себя необычно: попросил Сталина отозвать его в Москву, с чем Верховный согласился. Можно полагать, что он опасался застрять на юге и не находиться на главном участке фронта в тот момент, когда немцы начнут под Курском наступление, намеченное на 15 мая. В рассказе об этой поездке в его «Воспоминаниях» есть одна фраза – удивительная и вызывающая улыбку у советских читателей: «…мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л.И. Брежневым, но он как раз находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои»[607]. Чтобы маршала Жукова интересовало мнение никому не известного полковника Брежнева, естественно, было ложью, навязанной цензорами, назначенными тем же самым Брежневым. Жукова с большим трудом удалось убедить вставить в книгу эту нелепую фразу. А Брежнев, похоже, так и не понял, что выставил себя на посмешище.