Жулье. Золото красных. Выездной

— Ишь ты… — медленно отыграв первый такт кабинетной симфонии Мастодонт, перешел ко второму, — дела… — и тут же к третьему, важному для мелодии. — Ты сам-то что об этом всем думаешь? — Здесь композитор мог передохнуть, перегруппировать инструменты, а заодно насладиться муками творчества начинающего творца.

Ребров отогрелся вроде бы человеческим участием слушателя, приободрился:

— Думаю, что если человек такое говорит, а через день умирает… причем, именно от сердца… думаю такой человек знает что говорит…

— Знал, — не без участия поправил Мастодонт. — Если бы его спросить… — замолчал, спохватился, что вступил хоть и осторожно, но раньше времени, не получив еще в достатке предварительных соображений зачинщика разговора. Вдруг мелькнуло… все проще простого, как чаще всего случается в жизни… ляпнул Чугунов случайно, ни о чем таком не думая и попал, пришла беда, а тут ломай теперь голову!.. и, не удержавшись, Мастодонт проиграл слушателю последнюю мысль.

— Вдруг все проще простого… в жизни так сплошь и рядом… сказанул человек, ничего не имея ввиду, так просто… и попал в точку, а тут беда… и все начинают искать тайный смысл в его словах. А смысла тайного нет! Умер Чугунов… скажи спасибо, в роскошном номере не последнего в Европе отеля, а не в больнице N_3724/5бис… шампанское, сказывали, пил, смотрел на красивую мебель, посуду, а не пялился в подол замухрыченной няньки, что судно тащит, расплескивая по сторонам… не на развалюхе никелированной в палате на шестидесятерых почил… я бы сам так желал, если б выбор представился…

Ребров выслушал внимательно: Мастодонт мог и сплести собственноручно эту сеть для Чугунова, а мог и не знать ничегошеньки… а мог сам не плести, но быть в курсе и молчать, немо пособничая… Чего я добиваюсь? Реброва будто подслушал Мастодонт, спросил ласково:

— А ты чего, собственно, хочешь?

— Просто хотел рассказать… не для чего-то именно… вдруг вам пригодится, и потом, жалко человека…

— Молодец, что пришел, — ободрил Мастодонт, ювелирно приучая к доносительству, и, как опытный дрессировщик, тут же извлек из рукава «кусок сахара». — Надо послать тебя на выезд… язык у тебя есть… анкета, вроде, подходящая… говорят, — усмехнулся, — правдолюбством увлекаешься, но это проходит к зрелым годам, как тяга к танцам или… подумал, — к пению под гитару. Иди! Мне работать надо… Машку!.. Осекся. — Марь Палну пришли!

В офисе совбанка Пашка Цулко приблизился к аккуратной девушке у компьютера, постоял, любуясь буковками, бегущими по зеленоватому экрану монитора, похвалил белозубо:

— Гут!

Швейцарка улыбнулась.

Пашка завалился в кабинет Холина, без спроса взял бутылку, налил себе, спросил:

— Будешь?

Холин кивнул, в последнее время он кивал все чаще, и Цулко, как каждый крепко пьющий, вольно или невольно стремился сбить трезвенника с пути истинного и тем показать себе, что собственный порок вовсе не порок, а так… человеческая слабость. Мужчины выпили.

— Что он тебе сказал?

— Чтоб через три дня дал ответ. — Холин машинально возил стакан, размазывая влажную тропку по столу.

— Значит, сорок процентов на двоих? — Цулко похоже прикидывал, во что же выльется такая цифра. Холин кивнул. Пашка деловито уточнял. — Сколько ж из этих сорока тебе, сколько мне?

— Мне тридцать Мадзони сразу предложил, я про тебя ввернул, он накинул еще десять.

— Выходит ты в три раза дороже, чем я, ценишься? — не утерпел Пашка.

— Ладно, наливай, — проявил неожиданное влаголюбие Холин, — мне двадцать пять, тебе пятнадцать и… забудем.

Пашка удовлетворился, понял, что возвернул себе законные пять процентов и вдруг припечатал:

— И все это ты предлагаешь мне? — Пашка решил раскрыться. — Офицеру безопасности?!

— Ты что, тронулся! — Вскипел Холин.

— Я-то нет… а вот вы, бывший товарищ Холин…

— Ты… человека убил, — выдохнул Холин.

— Вот ты-то свихнулся точно! — Расхохотался Пашка. — Наложил полны штаны? Шучу! Шучу я! Безопасностью сыт не будешь, бабки во! — чиркнул по глотке, — нужны! Но ты хорош! Человека убил? Ты что, тюха-матюха, какого человека? Пью вроде я, а мозги вышибает у тебя. Вроде мы, как сиамские близнецы, я врежу стакан, а у тебя в башке мутнеет? Да! — Вдруг спохватился Пашка. — Итальяшка дал тебе на раздумья три дня, а уж неделя прошла. Накличешь беду, алерки ребята зубастые, особенно, что касается дензнаков.

— Потерпит, — сквалыжно прогнусавил Холин и сам поразился своему голосу.

В офисе Мадзони заклеил конверт, протянул одному из двух молчаливых, худощавых молодых людей, сжимающих мотоциклетные шлемы. Мадзони посмотрел в окно и выругался:

— Sungue della maruzza [5].