Жулье. Золото красных. Выездной

Холин предложил спуститься на улицу и сообщить результаты своих раздумий первому же полицейскому.

— Не юродствуй! — выкрикнула Ольга.

Холин поднялся с банкетки, тихо спросил:

— Ты знаешь, что я не переношу мат?

Жена согласно кивнула.

— А теперь слушай внимательно. — Эдгар Николаевич приподнял двумя пальцами подбородок ничего не понимающей жены и выдохнул, смакуя каждый слог. — Пошла на х…

Утром в офисе Холин и Цулко заперлись изнутри и держали совет. Пашка неожиданно повеселел:

— А ты боялся?

— А вдруг расследование?..

— Что расследование… Пусть хоть тысячу лет расследуют. Умер человек! Преставился… царствие ему небесное. Не мальчик же… Говорят, жена с сыном хотели прилететь… не разрешили наши жлобы… валюту жалеют… объяснили, доставим, мол, вам в целости и сохранности в столицу… вот гниды!

— Правда, что ли? — не поверил Холин.

— Черт их знает… так мне стукнули знающие люди, — Пашка смешал себе «чекиста за бугром», выпил, помотал головой. — Господи! Ну и держава у нас — закачаешься! Обиженные обиженных обижают!

— Эх, Пашка, язык бы тебе вырвать, — сокрушался Холин, — если б не тогда вечером… когда Ольга внезапно вошла… тишь да гладь, да Божья…

— Блядь! Вот она кто, — взревел Пашка. — Стучать надо, если входишь, видишь мужики разговаривают, секретничают, твою мать! — отыграв акт раздора, Цулко сразу же перешел к акту примирения, не повышая голоса заметил:

— Если честно… только баба твоя меня и волнует… ни все судмедэксперты мира… ни все сыскари и наружники… ни черт, ни дьявол только твоя супружница.

— Неужели покажет… на своего мужа?

— А ты представь, каково жить, каждый день с утра до вечера прокручивая в мозгах: покажет не покажет?.. С ума сбрендишь через полгода… а то и раньше.

— Она меня любит… — выдохнул Холин, замолк и сразу сообразил, что лепет его недостоин не то чтоб умного, неглупого — нет-нет не то! — а попросту взрослого человека.

— Не смеши! А?.. — Пашка нацелился на бутылки.

— Не пей ты хоть минуту, — взорвался Холин. — Что ж делать?

— У меня без алкогольной смазки мозги не фурычат. — Пашка налил вискаря на три пальца, махнул, не поморщившись, потер руки, крякая от благолепия в членах. — Что делать?.. Нам высовываться больше не резон. Проскочили, и лады. Удача, она в стаде не живет, нам теперь тише воды, ниже травы или наоборот — сидеть. Думаю так… Обратись к Мадзони… алёрка[4] с нас еще не раз надеется пенки снять и снимет: и мы с него… У него есть ребята, не сомневаюсь… обтяпают все в лучшем виде.

Холин пальцем чертил узоры выпивкой, пролитой Пашкой на стол:

— Значит, я должен просить его, чтобы…

— Значит должен… значит просить, жена твоя, не моя, каждый сам хлопочет о своем… справедливо… если у меня с моей проблемы возникнут, что ж ты думаешь, я к тебе обращусь? Сяду на кухне, хлопну пару стакашек и… думать буду. В чем большевики правы? Главное — четкий план иметь… Пашка повеселел. — Слушай, напился бы ты хоть раз в жизнь… по такому случаю, а?.. Такой чирий сковырнули, и хоть бы хны… значит умело, не зря нас растили, воспитывали… все ж вышли в люди! Выпьешь?

Холин кивнул. Пашка набулькал стакан, придвинул Холину:

— Давай… вперед и выше!.. На пыльных тропинках!.. у-у-х! — и опрокинул стакан так стремительно, что рука и стекляшка в руке слились в сплошной вихрь, в поэму движения и торжества…

Из дома звонить Мадзони Холин опасался. Надел плащ, поднял воротник за окном хлестал дождь — добежал до машины, нажал на кнопку радиоключа охранный маячок на лобовом стекле перестал мигать. Плюхнулся на сидение: машина заурчала и по блестящему асфальту двинулась к центру. На часах около одиннадцати вечера. Холин оттягивал, как мог, звонок Мадзони после выяснения отношений с Пашкой Цулко и сейчас, ближе к полуночи, похоже расплавился предохранитель — страх затопил Холина, заполнил до краев, после вечера, проведенного с женой, перепуганной еще больше мужа, начинающей и обрывающей фразы на полуслове, затравленно мечущейся по комнатам.

Холин остановил «BMW» у отеля, вышел в холл, позвонил домой Мадзони. Холин говорил недолго и по лицу его видно было, что банкир встретил не слишком теплый прием итальянца.

Машина крутилась по центру, Холин выжидал, время от времени поглядывая на часы. Наконец, машина покинула центр и направилась к парку, людному днем и пустынному после наступления сумерек. Холин оставил машину у входа, пошел по аллее со скамьями, пересекающей парк их края в край, вернулся… не доходя до входа, услышал, как подъехал автомобиль, щелкнули дверцы, на едва освещенной аллее появился человек: Мадзони шел прямо, откинув голову, руки в карманах длиннополого пальто, на шее небрежно намотан белоснежный шарф.

Мадзони приблизился к Холину: сухое приветствие, едва ощутимое рукопожатие… очевидное недовольство столь поздним свиданием.

— В чем дело? — Мадзони поежился, дождь прошел, и лишь с деревьев капало, редкие полновесные капли, упав на листву, в лужу, на гравий нарушали мертвую тишину парка, от земли тянуло сыростью.

Холин не решался начать, длил время по своей стародавней привычке.