Жулье. Золото красных. Выездной

— Вы свободны. — Выдавил слегка пьяный именинник, пытаясь скроить улыбку, получилась жалкая гримаса. Мария Пална долго шла вдоль трамвайных путей, раскручивая на цепочке серебряный медальон…

Недалеко от места, где жена Холина убила brigandi, меж деревьев обнаружили «мерседес». За рулем скрючился мертвец. Холина с волосами, упавшими на лоб, едва узнали. Стекла автомобиля были плотно закрыты, кроме небольшой щели сзади, тщательно обклеенной пластырем: через щель в салон вползала резиновая трубка, соединенная с глушителем. Руки самоубийцы выпачканы грязью и копотью, вероятно, от выхлопной трубы. Рядом с глушителем нашли пассатижи и кусок медной проволоки: Холин привернул резиновую трубку к глушителю.

Врача и полицию, прибывших к месту гибели, не удивил багровый цвет лица Холина. И врачам, и полицейским, сталкивающимся с разными обличиями смерти, и раньше доводилось видеть самоубийц, отравившихся окисью углерода…

Вечером, в офисе, Мадзони обсуждал с Цулко подробности. Пашка сказал:

— Дурак! Засветился, послал в банк телеграмму приветствия чрезвычайщикам… А вышло-то как?.. Жену убили… Приехал, узнал, что Ленка Шестопалова с кем только не спала… Ну, нервы и сдали.

— Главой отделения назначили вас?

Пашка скромно кивнул:

— Час назад пришел телекс!

— Поехали встречать… — Мадзони пропустил Пашку перед собой. В машине на заднем сидении президентского «линкольна» итальянец заметил:

— Наверное, обидно получать пятнадцать процентов, когда другой… умеющий много меньше, выбивает для себя двадцать пять. Теперь все сорок ваши…

Пашка молчал: зачем знать Мадзони, что Седой оставил Цулко, на всякий случай, этот чудо-шприц. И сколько б ни исследовали эксперты кровь Холина — ничего не обнаружат! Ни теопентала натрия, ни хлорпромезатина… Седой привез новинку триединого действия: одновременно потеря сознания, паралич легких и остановка сердца… и никаких следов!

Пашка ожил, достал золоченый брелок «Que sera sera…»

— В полиции предложили взять на память… знали, что мы много лет работали вместе. Мне кажется… эта вещица должна быть у вас. — Протянул Мадзони. Итальянец, тускло улыбаясь, повертел брелок, дотронулся до плеча шофера, попросил остановится у фонтана, бросил брелок в мелкую мраморную чашу, толща воды увеличивала буквы… машина тронулась. Мадзони не оглянулся:

— Эта побрякушка не приносит счастья…

Пашка кивнул.

…Приехали вовремя. Из зала VIP прошли Сановник, новый предправления — ставленик Мастодонта — Панин, депутаты с трехцветными значками, свита. Мадзони уточнил, глядя на Сановника:

— Со Старой площади?

— Упаси Бог! Финансовый советник российского премьера, — кивнул на Панина и других Пашка, — вообще это новые люди…

В динамике зазвучала любимая мелодия Мадзони:

— Que sera sera… Чему быть того не миновать!

В кабинет Грубинского охранник ввел Реброва. Подполковник выскочил из-за стола, не зная как усадить. Заранее заварил два стакана чая. Ребров молчал — ничего не подозревая о событиях за стенами Лефортово, помнил только выстрел во время прошлого допроса и мучился: что с матерью?

— Поздравляю! — Бодро выкрикнул следователь. — Сегодня домой.

— Что? — Ребров решил, что затеяна очередная игра, грубая и глупая.

— Домой… домой! Подписано постановление!

— Не понимаю?.. — Ребров поднялся.

— Долго объяснять! — Грубинский махнул, мол, ради вас и время не жаль потерять. — Определенные круги предприняли попытку госпереворота и… просчитались. Заговорщики арестованы!

Вошел тщедушный офицерик и, скорее для него, чем для Реброва, подполковник выкрикнул:

— Реакция не прошла! — Потянулся к глухому шкафу, вынул коньяк. — А не выпить ли нам, мужики, по такому случаю?

Тщедушный, как младший по званию, тупо и послушно бормотал, кривясь, будто пробовал горько-кислое:

— Реакция не прошла!

Ребров и Марь Пална сидели в ее квартире. На столе горели две свечи, над столом икона Смоленской божьей матери. Пили коньяк, закусывали шоколадом. Синяки еще не сошли с лица Реброва. Марь Пална не отрывалась от печальных глаз иконописного лика:

— Мастодонт умер в палате… девятнадцатого утром, когда узнал, что пришли эти… понял — сыну конец… сердце не выдержало, подумал, все сначала… он любил тебя по-своему…

Ребров вспомнил, как мать в лихорадочном бреду призналась, что Мастодонт не чужой… он предал мать — неприкасаемую по тем отсидочным временам, она его простила… долгие годы чувство вины опаляло мозг умного, властного, изворотливого, который обманывал кого угодно, только не себя…

Ребров вспомнил, как любитель чая и тайный почитатель коньяка, едва не назвал это имя, предлагал сделку: имя настоящего отца за… выкраденные документы.