Жулье. Золото красных. Выездной

— Вот именно! — Подбодрил дознаватель. — Не думаю, что в деле Реброва все просто, даже уверен…

В комнату заглянул тщедушный, но сияющий гэбэшник и, не обращая внимания на присутствующих гаркнул:

— В городе наши! Хочешь принять?

— Тащи. — Разрешил Грубинский и офицерик выскользнул за дверь.

— Кстати, — Подполковник кивнул на телефон, — Ребров, не хотите переговорить с матерью? — Ребров не шелохнулся, и подполковник сообразил, что избитому тяжело набирать номер, любезно соединил:

— Ястржембскую! — и протянул трубку сыну.

— Ты? — Мать не верила своим ушам. — Что случилось? Все в порядке?

— В порядке… — Саднящими от боли губами проговорил сын. — Ты как?

— Неважно… вызвала врача с утра. Уже приходил другой, сказал, что мой заболел, странный тип…

Грубинский бесцеремонно нажал на рычаг:

— Видите, Ребров, мы держим слово… другой врач! Смекаете? — Шумно вздохнул. — Церемонишься с вами… возишься… все впустую… плетку подавай — это вы понимаете…

Вошел тщедушный гэбэшник, Грубинский, достал стаканы — причем четыре! На всех. Марь Пална и Ребров отказались, подполковник налил два стакана до половины:

— Наконец-то! — И подмигнул офицерику. Тщедушный подмигнул в ответ:

— Ну я побегу… дел невпроворот!

— Беги, беги! — Ласково напутствовал Грубинский. Офицер ушел. Бутылка коньяка так и стояла на столе… в кабинет вошел Седой, кивнул Марь Палне, пожал руку подполковнику:

— Отмечаете?

— Вроде того… — просветлел Грубинский.

Седой оглядел избитого на стуле:

— Это он на партийные деньги замахивается? — Будто видел Реброва впервые, а не возил для него в Цюрих коробочку со шприцем. Седой глянул на Марь Палну, на следователя:

— Можно уведу у тебя свидетеля… на полчасика?.. Потолковать надо…

Грубинский не сиял от счастья, но… смирился. Седой пропустил Марь Палну, провел по коридору, распахнул дверь в аскетический — стол, два стула, лампа и пишмашинка на войлоке с заправленным чистым листов кабинет. Сели.

— Слушаю. Обещала важное… — Седой поставил на стол неизменный кофр.

Марь Пална, не сказав ни слова, подошла к машинке, сдвинула каретку и начала печатать по принятой форме:

«Источник сообщает. Павел Устинович Прут, бывший охранник НКВД в Устьвымлаге — мой отец. Особые приметы — татуировка русалки на левой голени». Мария Павловна… — остановилась на миг, забила крестом отчество Павловна, приписала Стюарт. Получился агентурный псевдоним — МАРИЯ СТЮАРТ.

Марь Пална выдернула лист из машинки, положила перед Седым, рядом, достав из сумки, бросила серебряный медальон с кудрявой буквой.

Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону, подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета Грубинского, не спрашивая — благо бутылка и чистые стаканы на столе налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.

Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков подложил дочь… или вспоминал ту заключенную… или понял в ту минуту, что жизнь прожита, и его обманули… или готовил себя к исполнению принятого решения… долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не опустел… протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не обратилась в ломкий, сухой пепел… еще раз долго посмотрел на дочь и… указал на дверь.

Марь Пална вышла, притворила дверь и замерла в ожидании, знала, что выходить не нужно, видела это по отцовским глазам, глаза молили — не выходи!

Но есть же хоть тень справедливости в этой жизни… кто-то же должен заплатить, пусть и поздно, пусть и вовсе бессмысленно…

…Грохнул выстрел!..

Из кабинетов посыпались сотрудники, первым распахнул дверь тщедушный гэбэшник. Марь Пална увидела Седого таким, каким никогда еще не видела: лицо ненапряженное, улыбающееся, мальчишеское, будто его мучало давно забытое и… наконец вспомнил. Из уголка рта вытекала струйкой кровь.

Офицерик и Грубинский первым делом бросились к кофру, проверили целы ли замки, успокоились…

В неразберихе и толкотне в коридоре Марь Пална прошла в кабинет подполковника, приблизилась к Реброву, погладила по волосам; произнесла негромко, но внятно:

— Держись… И еще… теперь я знаю, кто за тобой стоял… твой отец… настоящий…

Ребров хотел услышать, кто именно…

В кабинет влетел Грубинский:

— Вы говорили?

— Нет. — Марь Пална теребила сумку. — Я пойду?

Подполковник рассеянно подписал пропуск:

— Только зайдите в четвертый кабинет… расскажите, как это случилось… почему…

— Понятия не имею, — смело глядя в глаза дознавателю, сообщила Мария Стюарт.

— Вас никто и не подозревает, помилуй Бог… все свои. — Глуповато успокоил Грубинский. — На той неделе вас вызовем… ах, как по-дурацки все получилось… с чего он? Такой день! Все встало на свои места!.. Эх!..

Тщедушный офицерик задал всего один вопрос:

— Что это он там жег?

— Не знаю. — Мария Стюарт в упор, рассматривала тщедушного, зная что такие теряются в присутствии красивых, властных женщин.