Жулье. Золото красных. Выездной

— Ну уж? — хохотнул Пачкун. — Естественное желание женщины… нравиться.

Фердуева сжевала листик салата:

— Привыкли ярлыки лепить. Тот жулик, та проститутка, от зависти все! Ты покрутись круглосуточно, покумекай, где деньгой разжиться. Вон Акулетта — наша всеобщая подруга — Мишке Шурфу выдала… мы, мол, Миша, нашего горячего цеха то есть работницы, первые создали совместные предприятия, компактные — только ты и фирмач, мы проложили путь кораблям индустрии. Как сплела? Шляпу снимешь.

— Выходит, на кровати прыгать — совместное предприятие? — Наташка Дрын задохнулась в хохоте.

— Ты как думала? — Фердуева назидательно подняла палец. Предприятие! Валюту стране приносит.

— Опять же, ослабляет империалистического противника, — ввернула подруга Фердуевой, тиская бедром Пачкуна, — любовь мужиков потрошит дочиста, при пустых семенниках уже не боец.

Пачкун захрустел корнишоном:

— Простбта — второе сердце мужчины. Пока хош не покидает — живет, как только баб замечать перестает — провал! — И уведомляя присутствующих, что ему до пропадания далеко, игриво приобнял тощую и неожиданно жаркую соседку.

Наташку обдало новой волной ненависти. Гад! Молодость ее на замок замкнул, ни погулять, ни под венец, только к властелину магазинному по вызову, хоть среди бела дня, хоть среди темной ночи, в стужу и хлад, в дождь и жарищу, по первому повелению в любой конец города, а то и за городскую черту. Гад! А в больницу ездила, как на работу: жена с цветами, Наташка с бульонами в термосах, с диковинными плодами и соками, с финскими бумажными простынями — поди достань! — чтоб прокладывать кровоточащие раны, с одноразовыми иглами, чтоб гепатитом не нафаршировали или другой прилипчивой гадостью. Что говорить!

Белое вино, как величали водку грузчики, прогрело Наташку Дрын, одарило смелостью, даже будто приподняло над стулом. Наташка рванула блузку в стороны на манер морячка-анархиста, раскрывая белую тяжелую грудь, толкнула локтем увлекшегося соседкой Пачкуна:

— Может, мне уделите внимание? Я вот тоже еще нравлюсь многим… вот Мишка Шурф прикалывался… Ремиз тоже слюни роняет до колен, что ж выходит?.. — Спазм перехватил дыхание завсекцией, никто не узнал, что ж выходит? Из глаз оскорбленной брызнули слезы, голова рухнула в салат.

— Когда и успела? — Фердуева резко поднялась, рванула голову Наташки из салатницы: на золотые волосы налипли зеленые горошины, приклеился майонезом ломтик моркови, желток ополовиненного яйца вкрутую рассыпался, вымазав лоб густой желтизной, будто цветочной пыльцой.

Пачкун веселился от души. Задело бабу! Взъярило не на шутку! Значит, крепко ее держит, прихватил, не выскользнешь… Лишь бы про дела в запале болтать не принялась, а так… пусть бушует, сказала бы спасибо, что Бог назначил ревновать не протертого до дыр мутноглазого инженеришку раз в жизни — на свадьбу! — посетившего ресторацию, а вальяжного дона Агильяра, украшенного сединами лунной яркости, блестящими влажными глазами, надушенного запахом уверенности, что только деньги без счета и придают.

— Наташ! — Дон Агильяр не замечал, что Фердуева свирепеет. — Наташ! Уймись! Пошутить нельзя… на то и застолье, чтоб расслабиться, успокаивая возлюбленную, Пачкун подцепил вилкой розово-белый кус краба с развороченной салатной верхушки, проглотил и только тогда заметил полные гнева глаза хозяйки квартиры. Пачкун про Фердуеву много чего знал, но также понимал, что не знает почти ничего из главного, и даже тени людей, стоящих за Фердуевой нагоняли страх, а бояться попусту Пачкун не привык.

Над столом загустела тишина, из спальни донеслось тикание старинных напольных часов, и бронзовые часы на мраморном столике у окна тоже вдруг ожили и сообщили о своем присутствии хорошо слышным ходом слаженного механизма. Ни уговоры-увещевания, ни, быть может, обливание ледяной водой, не привели бы Наташку Дрын в чувство так быстро, как мертвая тишина лесная, глубинная; бузотерка провела ладонью по лицу, будто смахнула дурь, стряхнула, как лоскутья обгоревшей кожи на пляжных югах, глаза засветились раскаянием.

— Извините, товарищи-граждане, перебор состоялся. — Наташка без помощи других поднялась, побрела в ванну. Тишина над столом не проходила, и через минуту к ходу часов прибавились утробные звуки страдающего человека, разрываемого позывами рвоты.

Фердуева кивнула подруге, та покорно выскочила в ванную — миг — и все услыхали чавканье половой тряпки, подтирающей безобразия избранницы дона Агильяра.

Мастер-дверщик тяготился непонятностью отношений Фердуевой и Пачкуна: оба могущественны — ясно, но ясно также, что Пачкун пасует перед хозяйкой, хотя при его комплекции, должности, хватке, сквозившей в каждом движении повороте головы, причмокивании губ — ожидалась противоположная раскладка сил. Мастер снизу вверх посмотрел на возвышающуюся над столом Фердуеву, еще раз поразился ее совершенством: тайная власть таких женщин над мужчинами неоспорима.