Жулье. Золото красных. Выездной

Словцо «контингент», пропитанное бумажным привкусом и кабинетной духотой, отрезвило Апраксина: чего он добивается? У наглеца есть прикрытие и этим все сказано. Визитер поднялся, улыбнулся. Пачкун оттаял: пронесло. Апраксин кинжально допек:

— Кто вас прикрывает?

Глаза Пачкуна сузились, пальцы сжались в кулаки, ничего не оставалось от сладкоголосого, уставшего человека, изнывающего под бременем забот.

— Не понял? — Пачкун вскочил, распрямился, Апраксин увидел крепкого мужика в соку, вовсе не хлипкого сложения, как казалось из-за белого халата мешком и недавнего умасливающего воркования.

Апраксин не воевал, не дрался ночами в закоулках и никогда до того не видел врага; встречались завистники, сплетники, злопыхатели, пакостники, но врага, жаждавшего твоей гибели, Апраксин еще не встречал. Так они и стояли, цепко разглядывая друг друга, и бледность дона Агильяра наползла сверху и сдвигала к подбородку привычную красноту.

Апраксин вышел. Пачкун набрал номер, доложился Дурасникову, долго слушал, завершая разговор подытожил:

— Конкретно у него ничего нет. Колбаса? Да ее, как ветром сдуло, не успел он уйти из магазина. Конкретно ничего… но… мне он тоже не по вкусу.

Трубка улеглась на рычаги. Пачкун припоминал случаи, когда крушение начиналось с приходом одного нюхача, на первый взгляд бессильного, вряд ли способного на противоборство с машиной: а Пачкун и такие как он, и люди прикрывающие — в совокупности определенно машина, хорошо смазанная, сминающая на своем пути неугодных, опасных, желающих знать лишнее.

Дурасников, обсудив поездку в баню, признался, что нацелился начать следующую неделю с бюллетеня, малость прихворнуть, к тому же взбодрить начальство. Пачкун знал этот прием зампреда, всегда подыгрывал: стоило Дурасникову занедужить, в магазинах все пропадало подчистую, Пачкун и дружки придерживали товар, стоило выздороветь — и наступало относительное изобилие; как тут начальству Дурасникова не убедиться, что зампред незаменим, на месте, только он ведет корабль районной торговли, минуя рифы. Пачкун сообразил, что дело не в напоминании начальству о незаменимости, а в желании оклематься после бани и возможных околобанных художеств. Дурасников заранее выкраивал себе свободу действий на случай, если Светка, наконец, откликнется на его ухаживания. Итак, грядущую неделю зампред возжелал посвятить себе и даме.

Фердуева принимала дверь торжественно, шумно, как гидроэлектростанцию. Для приемной комиссии в кухне накрыла стол. Мастер-дверщик держался нейтрально, будто и не случилось у них с Фердуевой греха. Расчет состоялся сполна, без поправок на лирику и обоюдное удовольствие. Кроме хозяйки квартиры-сейфа и мастера, цокали от восторга Наташка Дрын — заскочила глянуть на привозные тряпки, подруга Фердуевой, дежурившая, вернее охранявшая мастера в пору, когда хозяйка еще не прониклась к нему доверием, проросшим нежной страстью, замешанной на расчете. Фердуева предполагала, что дело, разворачиваемое в подвале института, нуждается в инженерном обеспечении и крепкой мужской руке; и Пачкун, сопроводивший Наташку и решивший расслабиться вблизи от магазина после стычки с Апраксиным.

В подъезде Фердуевой, щедро политом котами и их подругами, обшарпанном, выкрашенном всемогущей ядовито-зеленой краской, Пачкун налетел на Апраксина.

Фу, черт! Дон Агильяр мало кому разрешал заставать себя врасплох, а тут растерялся, скукожился, губы начали мять виноватую улыбку. Пачкун, похоже, сдался на милость победителя, потерял в сановности и даже в росте.

Апраксин смекнув, что гости в подъезде могли держать путь единственно к Фердуевой, не отказал себе в радости пугнуть Пачкуна:

— К Фердуевой? — Апраксин не склонен был распространяться — запах подъезда душил с каждой секундой все яростнее, пребывать в подъезде считалось опасным, его проскакивали пулей, как простреливаемую нейтральную полосу; только лифтерши умудрялись вечерять в подъездах, не задыхаясь, и Апраксин думал, что эти старушенции могли врываться в облако газовой атаки безо всякого для себя ущерба.

— К Фердуевой? — добивал осведомленностью Апраксин. Если сейчас не ответит, убегу! Нет мочи терпеть смрад.

Дон Агильяр кивнул покорно и, позеленев под стать покраске стен, выпалил подобострастно:

— Так точно!

Пакость! То ли про встреченного, то ли про запах, то ли про окраску стен подумал Апраксин, выскочив на улицу.

После столкновения в подъезде, дон Агильяр едва пришел в себя, необходимость восхищаться неприступной дверью Фердуевой выбила из колеи, и восторги, чудодеем коих слыл Пачкун, давались начмагу не без труда и, в отличие от всегдашней лучезарности, ощутимо припахивали фальшью.

Фердуева перечислила, что скрыто под обивкой двери, и присутствующие потемнели глазами, понимая, что с бухты-барахты такую дверь не замыслишь, выходило, упакована Фердуева железобетонно — родное всем ведомое чувство зависти закурилось в квартире Фердуевой бесцветным, непахнущим благовонием.