Жулье. Золото красных. Выездной

На медный крюк витой, торчащий в верхней трети чудо-двери, изнутри Фердуева прицепила бутыль шампанского к веревке, отвела руку, изо всех сил шмякнула бутыль о косяк.

Бутылка звякнула, но уцелела.

— Может, не надо? — не утерпела Наташка Дрын. Разбиение бутыли травмировало неокрепшие в боях за выживание нервы завсекцией. Зачем? Лучше распить. В Наташке говорило голодное детство, пока еще дающая о себе знать редкими приступами стесненность в средствах; убоясь показаться скупой, Наташка пояснила природу своих сомнений. — Отмывай потом кожу от липкого возня… и на коврик накапает.

Если б Наташка не встряла, Фердуева могла б на первой попытке остановиться, но прекословия себе хозяйка не выносила, еще раз сжала бутылку и запустила на косяк. Бутылка не поддалась, то ли косяк не выказал нужной твердости, то ли бутылка венчала невиданный по успехам прочности технологический процесс, однако пенно обляпанной двери видеть присутствующим не удалось.

— Дай я, — предложил Пачкун, успев ужаснуться. Начмаг на «вы» с Фердуевой, «ты» вырвалось непроизвольно, и только глупец мог надеяться, что Фердуева не обратит внимания на недозволенный перепад обходительности.

Фердуева облила дона Агильяра презрением и шваркнула бутылью о косяк в третий раз. Тут случилось непредвиденное — скорость запуска, длина веревки, ее пластические свойства, плотность воздуха, прогретого дыханием членов приемной комиссии, профиль косяка — все совпало таким образом, что бутылку повело в сторону… наполненную шипучим зеленую стекляшку отшвырнуло против всяких правил и больно ударило близко стоящего дона Агильяра в подбородок зубодробительным тычком.

Происшедшее смахивало на месть, не заставившую себя ждать. Ничего такого Фердуева не замышляла заранее, но… Наташка Дрын бросилась к любимому, ощупывая скулы, норовя запустить руку в рот Пачкуну, чтоб пригоршней выгрести отслужившие зубы. Дон Агильяр поморщился, указательным пальцем провел вдоль десны, успокоился, даже хмыкнул не то, чтоб довольно — кто ж возрадуется, если бутылкой шампанского да по мордасам?! — но примирительно.

Не зря затеяла обмывание двери, не зря! Незабываемое впечатление! Хозяйка не скрывала довольства происшедшим. Не каждый день, не каждому дано узреть, как могущественному начальнику «двадцатки», прикрытому доброхотами с головы до пяток врезают по зубам бутылкой шампанского, запускают с силой молодых рук женщины в соку ноль-семьдесят пять и… вроде обвинить не в чем. Случай! Все видели. Даже, если б зубы сыпанули пассажирами из автобуса на конечной остановке, то не придерешься. Случай! Наташка Дрын оглаживала Пачкуна: счастливая, не хватило ума прикинуть, что не след ей становиться очевидицей печального соприкосновения бутылки и нижней части лица дона Агильяра. Наташка — простая душа, искренне радовалась целости пачкуновских зубов, хихикала, крутилась вокруг начмага, норовила затащить всех поскорее в кухню, чтоб выпить и закусить за обильным рыночно-дефицитным столом.

— Извините, Пал Фомич, — Фердуева приблизилась, лицо гладкое, персиково-нежное, прикоснулась к понесшей ущерб части лица сухими губами, и Пачкун ощутил, как длиннющие ресницы хозяйки квартиры щекотнули щеку. Это не Наташка, беззатейная, безотказная, это другой сорт, захватывающий, даже на деньги не клюющий. Таким не разберешь, чего подавай. Пачкун пробормотал слова прощения, и взоры всех скрестились на болтающейся на веревке бутылке.

Мастер-дверщик шагнул вперед, подцепил бутылку за донце:

— Попробую? — вежливо осведомился виновник торжеств.

Фердуева тепло глянула на утешителя недавней ночи, величаво разрешила:

— Валяйте!

Мастер глянул на косяк, на бутылку, снова на косяк и сообщил, по мнению Фердуевой, вовсе незначительное ускорение предмету забот: встреча косяка и бутылки на сей раз оказалась последней, горлышко отломилось, белопенная струя брызнула на дверь, на стены, окропила ботинки Пачкуна. Начмаг пришел в себя:

— Сегодня все невзгоды на меня! То вздорные покупатели, то травма, то… вот…

Все увидели обычного Пачкуна, уверенного, непотопляемого, добившегося немалого. Достигшего предела мечтаний — финансовой независимости, ненужности считать каждую копейку.

Фердуева сверкнула цыганскими очами. Подруга-охранница тут же слетала на кухню за веником и совком, замела осколки, протерла тряпкой дверь, даже послюнявила, проверяя не липнет ли?

— А говорила, липнет, — хозяйка ущипнула Наташку Дрын за щеку двумя пальцами. — Мало чего в жизни смыслишь! — взор Фердуевой затуманился, неопытная завсекцией припомнила вмиг о годах в колонии, где Фердуева провела восковой мягкости годы юности, впитав в себя страшное, и навечно.

За столом воцарился Пачкун: балагурил, толкал тосты, подсыпал снедь подруге Фердуевой, тощей, но искушенной, как видно, в утехах, греющей ляжку Пачкуна крепким, обтянутым темным чулком ажурного рисунка бедром.

Наташка Дрын атаку соперницы не проглядела и, раскрасневшись от водки, сообщила:

— У меня отоваривается один дипломат, в Париже, значица, представлял державу, уверяет, что черные чулки в ажуре там только проститутки пользуют.