Журавли и карлики

Детей будто ветром сдуло со стульев и бросило к подоконникам. На асфальте вниз лицом лежал человек в кожаной куртке. Шубин почему-то сразу понял, что он мертв. Товарищи к нему не спешили, хотя в мастерской было полно народу, он одиноко лежал среди усеявших двор багряных и желтых листьев. Их еще не смели в кучи.

Девочки стали отворачиваться, но мальчики продолжали жадно смотреть. Никто не испугался, никто не заплакал. Шубин начал отгонять их от окон. Они тихо сели по местам. Все смотрели на него. Он молчал, не зная, что сказать.

Наконец одна девочка, его любимица, предложила:

– Рассказывайте дальше, пока милиция не приехала.

Шубин закрыл окна и продолжил урок.

44

21 сентября Ельцин, ссылаясь на волю народа, выраженную в апрельском референдуме, издал указ о роспуске Верховного Совета и Съезда народных депутатов. В частной школе восприняли это с удовлетворением, а в государственной физик и физрук на каждой перемене прибегали ругаться в учительскую. Оба апеллировали к женскому большинству коллектива. Замужние учительницы высказывались в том плане, что все хороши, а пожилые и одинокие, жившие на одну свою нищенскую зарплату, защищали Ельцина. Им страшно было потерять надежду, не получив взамен ничего, кроме ненависти. Питаться ею они не умели. Физрука это бесило, он хлопал дверью и уходил к себе в комнатушку при спортзале, но торжествующий физик тут же выпадал из зоны внимания. Женщины пили чай, проверяли тетради, говорили о детях и о погоде. Сразу после ельцинского указа она испортилась, бабье лето миновало раньше срока. С обеда моросил дождь, даже днем температура не поднималась выше десяти градусов. Топить еще не начали, в младших классах дети занимались в куртках.

В один из таких дней на исходе сентября Шубин после уроков пообедал в школьной столовой тюремным супчиком и котлетами из недолго пролежавшего рядом с мясом хлебного мякиша, которыми дети кидались на переменах, затем на метро доехал до Баррикадной, плотно окруженной милицейскими патрулями, и мимо зоопарка пешком пошел в сторону Белого дома. Идти не хотелось, но как современник он считал себя обязанным побывать в гуще событий. Этот комплекс всегда был в нем силен.

Около Киноцентра улицу перегораживала цепь милиции. Дальше пропускали только тех, кто показывал паспорт с отметкой о прописке в этом районе. Шубин с чистой совестью собрался ехать домой и уже по пути к метро встретил Жохова. Остановились покурить. Жохов рассказал, что сдает свою комнату азербайджанцам с Бутырского рынка, сам переехал к Кате, живут в ее двухкомнатной квартире на Дружинниковской улице, но последние три дня с его пропиской нужно пробираться домой как через линию фронта. Шубин напросился к нему в попутчики.

Свернули во двор. По дороге Жохов сначала восхищался мудростью Лужкова, решившего именно сейчас отпраздновать пятисотлетний юбилей Арбата, чтобы отвлечь народ от тусовки перед Белым домом, потом стал выяснять, когда конкретно Шубин полетит в Америку. Сказать правду не хватило духу, пришлось что-то наврать насчет визы.

Из-за домов доносился гул людского моря и мегафонные голоса тех, кто пытался управлять этой стихией. Теперь они с Жоховым двигались по течению в одном из потоков, готовых с нею слиться. Десятки людей, просочившихся сквозь милицейские кордоны, петляли по дворам среди припаркованных у подъездов машин и теремков на детских площадках, разными маршрутами направляясь к общей цели. Ориентиром служила встающая над крышами сахарная башня Белого дома. Шубин почувствовал, как его охватывает невольный восторг от сознания, что идет навстречу опасности вместе со всеми, такой же, как все, один из многих. Куда и зачем они идут, не имело значения.

Он покосился на Жохова. Тот явно ничего подобного не испытывал. Это как-то отрезвило. На ходу Шубин изложил мотивы, которые заставили его явиться сюда, но был не так понят.

– Правильно, – одобрил Жохов, – будет что америкосам на лекции рассказать. Так-то они плевать на нас хотели, у них у самих демократии этой хоть жопой ешь.

Ему нужно было забрать с продленки Наташу, Катину дочь, и накупить про запас продуктов, чтобы, если начнется заваруха, лишний раз не вылезать из дому. Простились во дворе, не доходя до Дружинниковской. Шубин один двинулся дальше. На торце ближайшего дома был нарисован Ельцин с прической под Гитлера, тремя шестерками во лбу и нормальным телом на омерзительно-тонких паучьих ножках. Как у всякой нежити, его нечеловеческая природа распознавалась по нижним конечностям.

Белый дом цитаделью замыкал площадь, верхние этажи донжона и часовая башенка на самом верху туманились висевшей в воздухе водяной взвесью. На балконе шел митинг, какая-то женщина кричала в микрофон, что Борю нужно повесить за ноги, как Муссолини.