Журавлик - гордая птица (СИ)

— Многие дети умирали, не вынеся голода и тяжёлого труда. Некоторые просто исчезали: их уводили из барака, и обратно они уже не возвращались. Но я выжила, дотянув до того дня, когда в начале мая сорок пятого нас освободили войска союзников. Помню, когда стало известно, что к лагерю приближаются американцы, начался большой переполох. Нас вывели из барака, как и других заключённых. В толпе я заметила измождённое лицо матери. Наверное, она просто не выдержала, тоже заметив меня, и сорвалась с места. Она бежала, а охранники что-то кричали, бранясь на немецком. Мама была уже на середине пути, когда в её сторону полетела вспышка огня — один из фашистов пальнул по ней огнемётом. Моментально вся одежда её и волосы вспыхнули. Она вскрикнула и рухнула на землю лицом вниз. И больше не поднялась. А я… Я просто смотрела. Горло от горя и страха свело судорогой. Вместо крика из меня вырывались только жалкие хрипы. Тело быстро убрали, оставив на земле только несколько лоскутков обугленной ткани, бывшие когда-то лагерной робой, которую носила моя мать.

— Господи, как страшно! — потрясённо шепчет девушка, на что Энни только грустно кивает.

— Не знаю, может, и меня ждала бы та же участь, — говорит женщина, пытаясь унять дрожь в голосе, — но очень скоро несколько взводов армии США подошли к лагерю вплотную, и началась такая круговерть, что обо мне все забыли. Я сидела, спрятавшись за нарами в углу одного из бараков. Остальные дети находились где-то на территории лагеря, вероятно, пытаясь отыскать выживших родителей. Мне было так страшно, что выйти наружу и показаться на глаза не только врагам, но и друзьям казалось мне безумной идеей. Здесь меня и обнаружила первый лейтенант медицинской службы сухопутных войск армии США Элизабет Броук. Она заговорила со мной. Я молчала. Но не только потому, что не хотела отвечать: связки будто стянуло тугим ремнём, у меня просто не получалось выдавить и слова.

— Это от стресса? — спрашивает Изабелла у Энни, вытирая слёзы.

— Думаю, что именно внезапное нервное потрясение стало причиной того, что мой голос пропал, — слышит Белла тихий голос миссис Каллен. — Так вот, эта женщина погладила меня по голове, потом взяла на руки и понесла, как потом оказалось, в полевой госпиталь американцев, раскинувшийся поблизости. Я осталась с ней. Ночью у меня начался жар. Я металась на простынях, а Элизабет ухаживала за мной. Несколько раз в палату заходил какой-то мужчина. По тому, как они вели себя друг с другом, можно было понять, что это её муж. Как потом рассказывала Лиззи, они познакомились и поженились прямо во время войны. Он с сочувствием и теплотой смотрел на меня, одновременно о чём-то переговариваясь с женой. Через несколько дней моё состояние улучшилось. Элизабет почти всё время была рядом. Я не могла понять, о чём она говорит, но видела столько сострадания и ласки в её глазах, что невольно начала улыбаться ей в ответ. Говорить я по-прежнему не могла. Однажды в отсек, где я находилась, снова зашёл её муж. Генри, так она его называла. Они о чём—то спорили, бросая на меня взгляды. Элизабет умоляла, Генри потрясённо отвечал ей. Наконец, мужчина кивнул, обняв жену. Та, вытащив из планшета какие-то документы, протянула их ему. Генри, сжав документы в руке, вышел наружу. И тут случилось то, что несказанно удивило меня. Женщина нагнулась ко мне и прошептала: «Как бы я хотела забрать тебя с собой! Я очень привязалась к тебе. И Генри, я знаю, не будет против».

Миссис Каллен тепло улыбнулась и продолжила свой рассказ:

— Конечно, меня потрясли её слова. Но ещё больше меня потрясло то, что я ПОНЯЛА сказанное ею. Фраза прозвучала на русском языке! С акцентом, немного неуверенно, как будто Элизабет редко пользовалась этим языком. Но на русском! Забегая вперёд, могу сказать, что моя приёмная мама оказалась дочерью русских эмигрантов, родилась уже в чужой стране, но стараниями родителей вполне свободно владела языком той страны, откуда были родом её мать и отец. Увидев мой потрясённый взгляд в ответ на её крик души, Элизабет быстро всё поняла и спросила: «Ты русская?!». Я кивнула. « А раньше ты могла говорить?», — снова задала она вопрос. Увидев мой повторный кивок, она немного подумала, потом протянула мне лист бумаги и карандаш, предложив: «Сможешь написать, что произошло?»

— Вот так, общаясь (она — словами, я — строчками на обрывке из блокнота), мы и выяснили, кто я такая. «Я так понимаю, что близких родственников у тебя не осталось?» — посмотрев на меня влажными от слёз глазами, спросила моя будущая мама. Я помотала головой. Она вдруг наклонилась и обняла меня, прошептав: «Поедешь с нами в Америку? Клянусь, мы с Генри станем лучшими родителями на свете!»

— Вы согласились, — утверждающе произносит Изабелла. — Ведь так?