Журавлиные клики

Веприн щелкнул кнопкой, включая внутренний свет, ворохнулся за рулем по-медвежьи, поворачивая массивную голову на толстой короткой шее. Теперь он действительно узнал девчат: смуглую, синеглазую, яркую с виду Олю Егорушкину и бледную, неприметную Иру Давыдову. Да и как было не узнать, не вспомнить их — двух девушек на всю большую деревню? Когда-то Веприн сильно рассчитывал на них, проча в доярки. Ан нет же — потянулись к городской жизни, укатили, хотя он, Терентий Павлович, снизошел до личной беседы с ними, до смиренной просьбы остаться в родном колхозе, принять, как говорится, трудовую эстафету от своих уставших вусмерть, изработавшихся в мочало матерей…

Веприн в сердцах даванул на педаль, машина взвыла, набирая скорость.

— Эх, мороз, мороз, — играя в добра молодца, затянул Аркадий Петрович, как крылья, раскидывая по сиденью руки и привлекая к себе девчат. — Петь умеете, глазастые?

— Это они умеют, — проворчал Веприн. — За песнями и рванули в город… Артистки будущие, видишь ли…

— Не понял, — приставил к уху ладонь Аркадий Петрович.

— В училище, вишь, поступили, культурно-просветительное… А уж как просил их остаться!

— Так мы ж вернемся, Терентий Павлович, — несмело сказала Оля Егорушкина, — Закончим училище и вернемся. Мы в клубе знаете как работу наладим… Правда, Ира?

— Да пропади он, ваш клуб, — сердясь все больше, забормотал Веприн. — Мне доярки нужны, телятницы, а вы про клуб долдоните…

— Не прав ты, не прав! Недооцениваешь! Недопонимаешь! — захохотал Лазков. — Не слушайте его, белозубые! Лучше давайте петь… А ну дружно!.. Эх, мороз, мороз, не морозь меня!..

— Не морозь меня, моего коня, — подтянула Оля, пуская свой тоненький голос вдогонку густому баритону Аркадия Петровича.

— Мо-е-го коня-а, — низко, басовито откликнулась из своего угла неприметная Ира, и Лазков, знаток и любитель народной песни, даже зажмурился от удовольствия, до того складно, красиво звучало их трехголосие. Веприн удивился, почувствовав покой и умиротворенность. Сегодня с утра он был в хлопотах и заботах, раздражение сменялось злостью, злость — тихо кипящей внутри досадой. И вдруг это чувство… Вызвано оно было ее самой песней, а исполнением, и Аркадий Петрович тут в счет не шел. «Кто у нее отец был?» — старался вспомнить Терентий Павлович, выделяя слухом грустноватый, будто на что-то жалующийся голос Оли. И, напрягшись памятью, вспомнил: вечно пьяный, растрепанный мужичонка, работавший в колхозе плотником, а потом, лет десять тому назад, неожиданно сгинувший с глаз, уехавший куда-то на Север, прочь от жены и дочки.

Яркую, но тревожную, приправленную печалью красоту свою Оля унаследовала от матери, а мать ее, Татьяна Семеновна, пошла за пьяного плотника от отчаяния, что не встретила ответа в том, кого любила. А любила она тогда…

Веприн быстро и боязливо оглянулся, словно сидевшие сзади могли прочесть его мысли… Да, да, не ответил Терентий Павлович на любовь наипервейшей красавицы в округе. Он уже тогда выбился в председатели, ходил в белых бурках с отворотами, сидел на районных совещаниях не в самом зале среди мелюзги, а напротив и выше, в президиуме, на равных с людьми руководящими, заслуженными и известными… А кто она была? Простая льноводка, даже не передовая, а так, средненькая… Женился он на образованной, учительнице, общественнице, читавшей по всему району умные лекции о морали и нравственности, поначалу был горд и счастлив, что нашел себе достойную пару, а потом осмотрелся, поразмыслил и пожалел, что так, а не иначе сложилась его личная жизнь. Громоздкая, с жестким телом, мужеподобная просветительница больше помышляла о радостях ума, нежели о телесной любви, не родила ему ни сына, ни дочки, и уже давно ничего не связывало супругов, кроме привычки, шедшего от лености нежелания менять что-либо в установившихся и окостеневших отношениях. Не тот уже возраст был менять что-то, а Терентий Павлович к тому же и побаивался, как бы развод с законной женой, очень уважаемой начальством, не сказался на его положении, не повредил бы его репутации человека солидною, непеременчивого.

Так они проехали еще километра два. Мело все сильней. Веприн все чаще включал передний мост, с трудом ломая машиной тугие скулы косо лежавших на дороге снежных переметов. Трио, утомившись, смолкло. Аркадий Петрович совался носом в овчинные отвороты полушубка, задремывая. Девчата терли варежками стекла и вглядывались в темень.

— Скоро поворот на Викторово, — сказала Оля Егорушкина. — Не прозевать бы, Терентий Павлович…