Журнал «Байкал» 2010–01

Е. М. Егоров стал у нас, пожалуй, первым, кто непредвзято, с современных позиций оценил значение той поездки. И действительно, она явилась одним из самых ярких событий первых десятилетий пребывания бурят в составе Российского государства.

Поэтому сегодня, в преддверии знаменательного 350-летия, представляется особенно уместным вернутся к этой теме, взглянуть на те давние дела новыми глазами.

* * *

Итак, в конце лета 1702 года представители забайкальских бурятских родов, оседлав и завьючив лошадей, пустились в неизведанную, даже по сегодняшним меркам неблизкую дорогу — в Москву, к грозному российскому самодержцу. Было их 52 человека во главе с зайсанами[4] Баданом Туракиным, Даскги Бодороевым и Очихаем Сардаевым[5] — людьми, обладавшими у себя в народе реальной властью.

Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Пётра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.

Такова на сегодня официальная версия. Но если вдуматься, в ней ощущается некоторая недоговоренность. Или даже тайна.

Детали той поездки во многом неясны. Ни один из ее участников — а их как-никак было более полста человек — никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.

Что же до упомянутой «официальной версии», то автором ее должно считать не кого иного, как самого Пётра. Это он в тексте своего Указа от 22 марта 1703 года недвусмысленно и, как можно понять, вполне осознанно прочертил некую политическую линию, высказав ровно столько, сколько хотел и мог сказать. Причём сделал это так убедительно, что все позднейшие исследователи и комментаторы тех событий не считали возможным выходить за пределы начертанного Петром толкования.

Однако любознательность людская неудержима. Недосказанное расцвечивается домыслами.

С началом «эпохи гласности» об участниках того предприятия трёхвековой давности у части местной гуманитарно-демократической интеллигенции стало складываться довольно-таки нелестное мнение:

«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских[6] бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами»[7];

«…хоринские делегаты в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди… Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приёма, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Головин, тогдашний военный министр, а в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск. Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.

Видимо… (царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля…»[8]

Поражает лёгкость в обращении с фактами: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой — «приём в тронном зале Кремля».

Вся эта несообразность вряд ли могла появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узкоместнических, а более масштабно — в контексте международного, или, говоря по-современному, геополитического положения России конца XVII — начала XVIII вв.