Журнал Двести

БЕРЕЖНОЙ: Нам хотелось бы немножко более подробно — опять же, насколько вы сочтете возможным, не нарушающим ваши интересы — разгласить эту информацию.

СТРУГАЦКИЙ: Информация… Сережа, к сожалению, тут есть некий нюанс. Поскольку роман идет под псевдонимом, элементарное чувство порядочности не позволяет все-таки мне раскрывать этот псевдоним. Даже тиражом в двести экземпляров. Я очень мало могу сказать вам. Я не могу даже сказать ни псевдонима, под которым идет этот роман, ни названия этого романа, поскольку это будет раскрытием псевдонима.

НИКОЛАЕВ: Все равно уже все раскрыто, Борис Натанович.

СТРУГАЦКИЙ: Возможно, но не мной. Я не отвечаю за действия иностранных разведок. Но лично я храню тайну. Я обязан это делать, если уважаю законы, которые сам же и устанавливаю. Могу сказать, что роман получился большой: восемнадцать с половиной авторских листов. Могу сказать, что я никогда в жизни не был так счастлив, как когда закончил этот роман. Потому что я изначально не был уверен в том, что сумею его закончить. Могу также сказать, что этот роман написан в манере поздних Стругацких и у меня нет ни малейших сомнений, что любой читатель, знакомый с творчеством этих авторов, если не отгадает немедленно автора, то уж во всяком случае сильно заподозрит, кто скрывается под псевдонимом. Я могу сказать, что передал этот текст в журнал "Звезда" и они обещают первые две части (в романе четыре части) опубликовать в десятом номере, который выйдет в декабре этого года, а третья и четвертая части должны быть опубликованы где-то в начале следующего. Я могу сказать, что передал текст этого романа еще в два издательства, но, поскольку договора не подписаны, я не хотел бы называть их…

Ну, что я могу вам еще сказать… Хотя и понимаю, что этот роман не лишен недостатков, я тем не менее доволен, потому что для меня самым главным было самому себе доказать, что я способен работать один. А это совершенно не тривиальный факт. Факт, который ниоткуда не следует, и соотношение "могу-не могу", как мне казалось, было даже не "фифти-фифти", а гораздо хуже, и не в мою пользу. И то, что мне вообще удалось закончить эту работу, худо-бедно, но удалось, для меня большое событие. И я себя ощущаю, (я, кажется, уже кому-то это говорил) роженицей, которая вот мучилась девять месяцев, потом мучилась рожала, а потом, наконец, появился ребенок. Она еще не знает, кто вырастет из этого ребенка — академик Сахаров или Адольф Гитлер, она ничего этого заранее сказать не может, но — ребенок родился, уже свершился некий факт, а там уже как бог даст. Вот примерно такие ощущения я испытываю.

Писал роман долго, очень долго… Я начал писать его в 1992 г., то ли в январе, то ли в феврале, точно не помню. Окончил вот в начале августа 1994 г. Это сколько? Больше двух лет.

БЕРЕЖНОЙ: То есть, насколько я понял, это фантастика в духе поздних Стругацких? Концентрированная, реалистическая, без иных миров, а что-нибудь в духе реалистической части "Отягощенных злом".

СТРУГАЦКИЙ: Да, это на мой взгляд, классический фантастический реализм, как я себе его представляю или реалистическая фантастика, если вам будет угодно. То есть, это по сути дела, реалистическая повесть, пронизанная фантастическими элементами.

БЕРЕЖНОЙ: Нельзя конкретнее хотя бы тему назвать? Или намеком определить какие-то границы фантастичности, реалистичности — в чем именно они заключаются? И вообще рассказать о романе более конкретно, чем вы сделали это?

СТРУГАЦКИЙ: Дорогой Сережа, давайте поступим таким образом. Когда роман выйдет, мы встретимся с вами и вы мне зададите вопросы, которые касаются романа имярек под названием таким-то, который вот вышел в журнале "Звезда". Что я думаю по поводу этого романа, как читатель? И мы тогда сможем затронуть многие вопросы, которые вас интересуют. Одновременно будет соблюдена и форма и не пострадает содержание.

БЕРЕЖНОЙ: Борис Натанович, насколько я вас знаю, то это соблюдение псевдонима вы сможете выдержать только до следующего "Интерпресскона", потому что роман наверняка пойдет в номинации на "Бронзовую Улитку", а самому себе вы ее давать не будете.

СТРУГАЦКИЙ: Вы знаете, Сережа, это кажущийся казус, потому что трудность возникнет только в том случае, если, по-моему мнению, этот роман окажется действительно лучшим за год.

БЕРЕЖНОЙ: Ну, вообще хорошее положение… Может появиться что-то лучшее?

СТРУГАЦКИЙ: Если кто-то, по-моему мнению, напишет более сильное произведение, я не дрогнувшей рукой дам премию ему…

НИКОЛАЕВ: Мне кажется, что нельзя вставлять ваш роман в список, ведь вы единственный член жюри… Дабы не подвергать вас никаким возможным упрекам, даже чтобы повода не подавать…

СТРУГАЦКИЙ: Ни в коем случае МОЙ роман вставлять нельзя, но роман Иванова, Петрова, Водкина почему же же не вставить в список?

НИКОЛАЕВ: Нет, Борис Натанович, я тут какое-то несоответствие четко вижу. Если это ваш роман, то вы не должны его оценивать. Даже если он под псевдонимом.

СТРУГАЦКИЙ: Как вы хороши! Значит, роман, написанный Аркадием Натановичем под псевдонимом, можно было вставлять в список?