Журнал «Юность» №04/2023

Обеденный стол перетащили в зал и поставили напротив дивана. Блестели уже подсыхающие оранжевые икринки на бутербродах, в салатнице из толстого хрусталя возвышалась селедка под шубой. Тетка даже скатерть застелила и включила цветную гирлянду. Кто-то в телевизоре хлопал в ладоши и гоготал, и Лене стало уютно и хорошо. Родители елку дома давно не ставили, даже верхний свет по вечерам редко включали.

У балконной двери чах старый лимон: одна его ветка уперлась в потолок, а остальные поникли. Мертвые листья падали на стол крестного, и без того заваленный паяльниками, отвертками, шурупами, учебниками по радиоэлектронике с рассохшимися корешками. На самом видном месте в комнате стояла ореховая стенка, будто замок с двумя башнями шкафов и цветным окном телевизора. Тут и там было много белиберды: рамки с фотографиями и игрушечки, две лягушки в обнимку, два снеговика на качелях, ежик в тумане с узелком и удивленным ротиком буквой 0. Над расписными тарелками высились фужеры с заводской наклейкой, покрытые дымкой голубоватой пыли.

– Ах ты, маленький! – Мама плюхнулась на диван. – Ну-ка, иди сюда.

Собака послушно запрыгнула к ней на колени и подставила голову, чтобы чесали.

– Наташка ругаться будет, что мы ему разрешаем… И так разбаловали всего. Да? – Тетка тоже протянула руку к теплому шерстяному затылку. – Да, мой хороший? Как же тебя не баловать, такого сладкого…

– Где ж звезда? – Мать оправила свитер, на которые уже легли рыжие собачьи шерстинки. – Спит, что ли?

– Не спала вроде… Наташа-а-а! – нараспев протянула тетя Валя. – Только тебя ждем.

Дверь в комнату сестры помещалась тут же, в проходном зале; планировка всех старых хрущевок, ничего не попишешь. За дверью было тихо, но снизу пробивался свет – значит, правда не спит. Мать обиженно выпятила губу и развела руками.

– Наташа, – устало повторила тетя. – Все остынет.

Есть хотелось ужасно. Дома все кончилось еще третьего числа, оставалась только картонка яиц да пачка майонеза. Тактика матери была беспроигрышной: либо она вставала к плите на полдня, и из-под ее рук выходило пюре с хрустящими отбивными, кружевные тонкие блинчики в масле, все самое вкусное, воздушное, нежное. «Кушайте, не обляпайтесь», – говорила она и устало плюхалась на диван, не притрагиваясь к еде. Но чаще мать отказывалась готовить что-нибудь сложнее омлета, жевала один хлеб с розовой «Докторской» колбасой и запивала растворимым кофе. Тетя Валя много чего умела, ее коронным блюдом были нежные пирожки, теплые яблоки в розовом тесте, но и она бросила хлопотать, как только Наташа уехала в Петербург.

Первое Ленино слово было «Валька». Стыдно признаться, но в детстве тетка казалась лучше матери – ласковее, слаще, заботливей. Жаль, что Наташа этого не понимает: когда сестра еще жила дома, тетка часто приходила к ним, низко опустив свою белобрысую голову, и оставалась в бабушкиной комнате ночевать. Проходя мимо, Лена слышала громкие всхлипы и причитания: «Никому, никому не нужна, хуже всех, хуже всех». Ссорились мать и дочь часто, Наташка никогда не просила прощения. «Как мне извиняться, если я даже не в курсе, за что?» – фыркала она. Вальку было ужасно жаль, и непонятно, как у нее, мягкой и улыбчивой, получилась такая дочка. Нет, сестру Лена тоже любила, но не за доброту: Наташка была интересной, в голове у нее гнездились целые миры, миражи, сокровища. «Да, – хлюпала носом Валька, – но что толку, если она бессердечная. Вся в их породу», – имела она в виду крестного и его родню. «Терпи, – пожимала плечами мать. – Свое дерьмо не воняет».

Послышался скрежет, и дверь наконец открылась. Из комнаты, как на сцену, под зеленым светом гирлянды вплыла Наташка – спокойная, печальная и уставшая. Выглядела сестра плохо, не в пример хуже, чем прежде: одета в старый мохеровый свитер, истершийся на локтях, волосы всклокочены, а громадные линзы очков делают похожей на огромную рыбину. Вместо приветствия Наташа кивнула всем и уселась на низкую табуретку во главе стола, загородив собой телевизор. Лена заметила, что под глазами у нее легла тень, как у человека, который или много спит, или плачет, или все сразу. Сестра осторожно сняла очки, взявшись за серебристые дужки, отложила их на край стола и закрыла глаза, массируя переносицу.

С появлением Наташки в комнате будто выкрутили на минимум звук. Крестный поднял стакан и чокнулся со всеми, не сказав никакого тоста. «Да», – неизвестно что подтвердила Валька. Наташа скучающе разглядывала потолок. Она ничего не пила, только положила себе салата и взяла кусок серого хлеба. По левую руку из-за скатерти показались жалобные песьи глаза, скачущие с Наташки на ее хлеб и обратно. Сестра отломила крохотный кусочек и положила псу на нос. «Ждать, ждать, ждать». Собака страдала, переминаясь с лапы на лапу. На его круглых, как блюдечки, глазах выступили настоящие слезы. Крестный подпер щеку рукой и тяжело вздохнул. За последние пару лет он заметно обрюзг, глаза стали масляными и мягенькими, пальцы рук подрагивали.

– Можно, – наконец сказала Наташка.