Журнал Наш Современник №8 (2001)

Черной Консьержерии Цветаева не досталась: в тюрьмах и лагерях томились ее дочь и ее муж, ее сестра и знакомые. Но Революция — эта демоническая дева, вырвавшаяся из разящей бездны, — приготовила силок и ей.

...Самоубийство Цветаевой?

Как много фактов — неоспоримых — говорит об этом и не велит усомниться в совершенном. Но есть и другое, бередящее душу и помыслы, — ее стихи, пришедшие из ее снов, — свидетельства грядущей мученической кончины:

Не ветром ветреным — до — осени

Снята гроздь.

Ах, виноградарем — до — осени

Пришел гость...

 

* * *

Берлинская осень 1989-го. Unter den Linden буквально ослеплена сентябрьским, щадящим и увядающим солнцем.

Статуя Фридриха Великого покрыта голубоватой патиной, придающей некоторое очарование старой бронзе. Но взгляд притягивает другое видение. За покрытыми той же голубоватой патиной колоннами Бранденбургских ворот, пресекающими, как шлюзы, свободное течение Улицы под Липами, — долгая бетонная стена. Она разделила германскую столицу надвое. XX век немало поспособствовал тому и в случае с целыми государствами.

Русский народ, также разделенный и перессоренный демонической девой Революцией, рассеялся по миру, подарив ему такое незнакомое явление, как русская эмиграция, или Русь Зарубежная.

Я вглядывалась, напрягая зрение, в глухую бетонную стену большого и старого города, будто бы надеясь различить, разыскать среди сохраненных и после войны руин и отстроенных заново домов мышино-серого цвета то, что в Западном Берлине именовалось Прагерплац и Прагердилле — площадь и пансион с кофейней, описанные Цветаевой в очерке об Андрее Белом “Пленный дух”. Но вглядывания мои были напрасными.

Следы Цветаевой еще слабо теплились на тротуарах где-то рядом, а Берлин солнечно смеялся надо мной, ощетинившийся пограничною стеною, закрывавшей от меня, русской, то, что в 20-е годы XX столетия по-русски тревожно томилось, проживало последние марки, творило, издавало, пило по утрам дешевый кофе, но уже посматривало в сторону призывной Праги и давно облюбованного Парижа.

М. Цветаева тоже вкрапляла в свои автобиографические эссе и очерки о собратьях ощущение чужого, не русского города, фрагменты, щедро отражавшиеся в стеклянных витринах, исчезавшие в полупустынной “подземке”.

...Я смотрела на берлинскую, еще не разрушенную новыми немецкими демократами стену, и вспоминала цветаевское:

Еще и еще — песни

Слагайте о моем кресте!

Еще и еще перстни

Целуйте на моей руке!

Я вспоминала и благодарила Берлин за озарение, за то, что уже тогда начало складываться в мою письменную память о Марине Цветаевой — русском поэте и русском явлении, в котором христианское, евангельское, православное неразрывно соседствовало с апокрифическим — русским, духовным стихом, спорило, смущалось, искало выхода и признания. Не она ли сама ответствовала:

И ты поймешь, как страстно день и ночь

Боролись Промысел и произвол

В ворочающей жернова груди.

Не она ли видела в своих снах картины частного посмертного суда над собою и страх Божий имела:

Сонм юных ангелов смущен до слез.

Угрюмы праведники. Только Ты,

На тройном облаке глядишь, как друг.

Разумеется, “Ты” — с заглавной буквы, ведь обращается поэт к Творцу всего сущего, но в книге, где я читаю каждый раз эти строки, главенствуют строчные, и издана она в государстве, которое все еще считает свою национальную Церковь отчужденной от российского бытия.

Демоническая дева Революция любит насмешничать.

 

* * *

Никогда не причисляла себя к поклонницам Цветаевой. Поклоняться — значит ничего не уметь самой. Поклоняться — значит идти следом, быть ведомой на коротком или длинном (какая разница?) поводке. Поклонение — возможно! Либо — Господу, либо — идолам. Цветаева — ни то, ни другое.

У меня никогда не было сестры; с поэзией Цветаевой я обрела в вечности нечто большее — абсолютную сестру и слушательницу. С тех пор так и вступаю с нею, не вторя, но откликаясь, в стихотворные диалоги: запрос — ответ, боль — плач, страдание — молитва. И с этим повествованием сбывается еще одна встреча, пишется еще одна поэма. Пусть в прозе, но вдохновила ее та, что выше нас, несотворенна и избирательна — сила, которую монахи-исихасты считали основой для “синергии” — взаимодействия благодати и свободной воли человека.

Так, стремление к абсолюту приводит творящего еще на земле к лествице логосного восхождения, ведущей к Богу. Но каждая ступень — самосожжение и самоочищение (кеносис). Выбор — свободный. Цветаева провозгласила: лучше быть, чем иметь. Что из этого получилось? Попытаемся постигнуть.

 

Крест

Есть такая притча: одна изнемогающая под тяжестью своего креста женщина молилась о том, чтобы ей был дан другой крест, и непременно более легкий.

Во сне она увидела множество разложенных на земле крестов. Они были различны по величине и по виду. И все-таки один приглянулся ей — небольшой, украшенный драгоценными камнями в золотой оправе. “Этот, — подумала она, — я могла бы нести без труда”. Но стоило его поднять, и женщина согнулась под тяжестью: он был ей не по силам.