Журнал Наш Современник №3 (2003)

В 1765 г. Дашкова овдовела. Чтобы поправить свое подорванное здоровье, она обратилась к императрице с просьбой о разрешении выехать за границу. Но осуществить поездку Екатерине Романовне удалось только в 1770 году. Будучи ограниченной в средствах, она решила путешествовать с дочерью и сыном под чужим именем и тратить деньги “только на еду и лошадей”.

Первое путешествие Дашковой началось с Пруссии, где она проявила свой “национальный” характер. В Данциге, в зале гостиницы “Россия”, где любили останавливаться все русские, висели две картины, изображающие битвы, проигранные русскими войсками; раненые и умирающие русские солдаты на коленях просили пощады у победоносных пруссаков. Княгиня с секретарем русской миссии за одну ночь перекрасили мундиры на картинах, так что “пруссаки, мнимые победители, превратились в русских, а побежденные войска — в пруссаков”.

По приглашению прусского короля Фридриха II она была принята во дворце Сан-Суси.

Из Германии Дашкова прибыла в Англию и остановилась в Лондоне, посетила Дублин, Бат, Бристоль, Оксфорд. Из Англии она поехала в Брюссель и Антверпен, далее — в Париж.

“Я посещала церкви и монастыри, где можно было видеть статуи, картины и памятники, — писала она в “Записках”. — Я была и в мастерских знаменитых художников, и в театре, где занимала место в райке. Скромное черное платье, такая же шаль и самая простая прическа скрывали меня от любопытных глаз”.

Но самыми интересными в Париже были встречи Дашковой с француз­ским просветителем Дени Дидро: обыкновенно она выходила из дому в восемь и до трех пополудни разъезжала по городу; потом останавли­валась у подъезда Дидро; он садился в ее карету, она везла его к себе обедать, и их беседы длились иногда до двух-трех часов ночи.

“Все мне нравилось в Дидро, даже его горячность, — писала Екатерина Романовна. — Его искренность, неизменная дружба, проницательный и глубокий ум, внимание и уважение, которые он мне всегда оказывал, привязали меня к нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до последнего дня моей жизни буду жалеть о нем. Этого необыкновенного человека мало ценили; добродетель и правда были двигателями всех его поступков, а общественное благо было его страстною и постоянною целью”.

Дидро запечатлел в своих сочинениях портрет Дашковой и ее нравствен­ный облик: “...я провел с ней в это время четыре вечера, от пяти часов до полуночи, имел честь обедать и ужинать... Княгиня Дашкова — русская душой и телом... Она отнюдь не красавица. Невысокая, с открытым и высоким лбом, пухлыми щеками, глубоко посаженными глазами, не большими и не маленькими, с черными бровями и волосами, несколько приплюснутым носом, крупным ртом, крутой и прямой шеей, высокой грудью, полная — она далека от образа обольстительницы. Стан у нее неправильный, несколько сутулый. В ее движениях много живости, но нет грации... Печальная жизнь отразилась на ее внешности и расстроила здоровье. В декабре 1770 года ей было двадцать семь лет, но она казалась сорокалетней... Это серьезный характер. По-французски она изъясняется совершенно свободно. Она не говорит всего, что думает, но то, о чем говорит, излагает просто, сильно и убедительно. Сердце ее глубоко потрясено несчастьями, но в ее образе мысли проявляются твердость, возвышенность, смелость и гордость. Она уважает справедливость и дорожит своим достоинством... Княгиня Дашкова любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества. Она горячо ненавидит деспотизм и любые проявления тирании. Она имела возможность близко узнать тех, кто стоит у власти, и откровенно говорит о добрых качествах и о недостатках современного правления. Метко и справедливо она раскрывает пороки новых учреждений...”.

Серьезные и достаточно откровенные беседы, которые они вели, и дали основание Дидро написать о ней вышеприведенные строки. Они обсуждали важные общественные вопросы, порой вызывавшие споры. Дашкова описывает один из таких вечеров, когда Дидро “коснулся рабства наших крестьян”.

Екатерина Романовна утверждала, что душа у нее “не деспотична”: она установила в своем орловском имении управление, сделавшее крестьян счастливыми и богатыми и оградившее их от ограбления и притеснений мелких чиновников.

На вопрос Дидро, что если бы крестьяне были свободны, то они стали бы вследствие этого богаче, Дашкова ответила: “Если бы самодержец, разбивая несколько звеньев, связывающих крестьянина с помещиком, одновременно разбил бы звенья, приковывающие помещиков к воле самодержавных государей, я с радостью и хоть бы своею кровью подписалась бы под этой мерой. Впрочем, простите мне, если я вам скажу, что вы спутали следствия с причинами. Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком правлении”.